eightball (walter fogel) # blood red sky alexander scheer

[html]<iframe frameborder="0" allow="clipboard-write" style="border:none;width:100%;height:70px;" width="100%" height="100" src="https://music.yandex.ru/iframe/track/126617939/31485029">Слушайте <a href='https://music.yandex.ru/album/31485029/track/126617939'>First We Take Berlin</a> — <a href='https://music.yandex.ru/artist/168409'>Rome</a> на Яндекс Музыке</iframe>[/html]
на трапе к твоему самолёту –
кровь.
Впервые мы встретились во Франкфурте.

Я тогда ещё только ввёлся в командиры пассажирского широкофюзеляжного борта (цари-боги-военачальники) и плохо видел дальше собственного честолюбия. Предложение побороздить небо над Европой месяц-другой я принял с кипящим в крови гейзерными бухтами энтузиазмом, и уже к концу недели на всех документах по внешнему секондменту красовалась моя размашистая подпись, а ещё через два месяца я и ещё один русский пилот, мой почти бессменный напарник, приземлились в Мюнхене.

Кабинный экипаж менялся чуть ли не каждый рейс: зачастую мы не были знакомы со своими стюардессами и стюардами до самого нашего появления в брифинг-руме, а то и вовсе приветствовали ребят уже на самом борту, за пару минут до объявления посадки и появления в салоне пассажиров. Во Франкфурте нам дали бригаду бортпроводников из люфтганзе, я поприветствовал всех и раздал инструкции на идеальном немецком, вызвав удивление и улыбки. Нам предстояло провести вместе около двух недель. Мы вместе отбывали в отели по завершении работы, посещали различные заведения свободными вечерами и встречались на завтраках поутру, где макали хрустящие круассаны в кофе прежде чем откусить (Колетт, активная и очень жизнерадостная француженка, которую судьба занесла в люфтганзе, настаивала, что так правильно; Саша, мой второй пилот, называл такое «купание» выпечки в горячем напитке кощунством.) Ты сидел со всеми нами вместе, ковырялся в манном пудинге с выражением проявляющего вялый пищевой интерес ребёнка и глядел на меня своими глазами-волчинниками так пристально и так странно, что я, в неосознанном стремлении от этого внимания куда-нибудь деться, активно включался в общий разговор и принимался заботиться о коллегах, если кто-то хотел выпить ещё кофе.

Колетт говорила о тебе как о человеке очень исполнительном со старшими и обходительном с пассажирами, смотрела птицей-нежностью, называла ласковым mon chéri, ты улыбался самой непорочнейшей из имеющихся в арсенале коллекционных улыбок, приобнимал за точёные плечи на входе в самолёт, шесть часов спустя я стоял на аэродроме в Риге и наблюдал, как сотрудники латвийских экстренных служб спускают по трапу её тело. (Холодный ветер с дождём хлестал меня по лицу, вокруг большим красным пятном мельтешил врач со шприцом в руке, а я всё никак не мог уложить в плывущей каруселью голове: как так произошло, что на твоём лице не дрогнул ни один мускул, когда палец спускал курок?)

Через два года после этих событий я ужинал с семьёй в ресторане на Тверской в окружении колонн с лепниной, винтажных абажуров и пальм в кадках. Как всякий ребёнок, стремящийся удовлетворить свою потребность в движении и ощущениях во что бы то ни стало, моя дочь вымазалась в сливочном ризотто, и супруге пришлось экстренно отлучиться с ней в уборную. В их отсутствие я развлекал себя тем, что пространно пролистывал обитый коричневой кожей буклет ресторанного меню, наблюдал за сновавшими туда-сюда средь венских стульев из темного дерева и столиков на чугунных основаниях официантами и размышлял над лётным расписанием на предстоящую неделю. Когда на стул напротив меня опустилась (небрежно плюхнулась) мужская фигура, я посмотрел на неё с выражением, с каким смотрят на человека, подшофе перепутавшего чужой столик со своим. С расшитой кривой иглой полуулыбкой на губах и стоявшей надгробной плитой сплошь жуткой и ненасытной трёхглавой гидрой в глазах на меня глядел ты.

ты думал,
что всё уже кончилось?

---

* хайль гидра?
* каждый спесивый командир воздушного судна обязательно должен однажды о что-то или кого-то поломаться;
* эйтбол имеет психопатологический синдром или некоторые его признаки, что внешне делает его охуевшим очень экстравагантным молодым человеком;
* эйтбол – известный по фильму псевдоним, его настоящее имя (немецкое, очевидно) я оставляю на ваше усмотрение, как и мотивацию заниматься тем, чем он занимается (сам я больше склоняюсь к террористу "по найму" – вроде "захваченного рейса" от нетфликс, когда были исполнители и были заказчики, которые просто хайпили на шумихе вокруг инцидента);
* фильм "кроваво-красное небо" даже не обязательно смотреть, но ради красивого александра шира можно;
* плов: у лёни идеальный немецкий, у эйтбола некоторые познания в русском, оба переходят на языки друг друга в рандомный момент;
* шифт/лапслок, первое/третье лицо, пост раз в неделю-три.

пример поста

[indent] – Леонид Савич! Дорогой! Ну наконец-то! Мы уж начали было думать, что эти желтолицые забрали вас у нас – и с концами. Вы пройдёмте! Пройдёмте!

Иллюзий Зинченко не питал: скоро покинуть аэровокзал, прыгнуть в оставленный на стоянке с лицевой стороны офиса авиакомпании автомобиль, который сначала предстояло выкопать из сугроба (писали, в Москве за минувшую неделю выпало вдвое больше нормы снега), и отправиться домой ему не удастся. Послеполётный ритуал в аэропорте базирования занимал уйму времени, в особенности когда ты – инструктор, и привык «ковать» рапорты (вбивать гвозди в крышки карьерных гробов) на работу подчиненных пока горячо. Проведший всю ночь в кабине лайнера, подбаюкиваемый монотонным гулом работающих двигателей и переговорами диспетчеров в наушниках, но так и не сомкнувший ни разу глаз на протяжении всего маршрута Владивосток – Москва, он улыбается устало и пожимает протянутую в приветствии широкую ладонь Начальника Департамента по производству полётов. Тело, задеревеневшее от тягучих часов в пилотном кресле и ощущаемое тяжелым и несуразным, перемещается в кабинет Петра Ильича и опускается в мягкое кресло, обитое приятным к коже велюром, на автопилоте.

[indent] – Погода или с бортом чего? – уточняет начальствующий, постукивая маленькой чайной ложечкой по краю чашечки из костяного фарфора с ароматным кофе лучших сортов (– ничего общего с тем, каким привык перебираться Лёня «в полях», из аэропорта в аэропорт).

[indent] – Борт в порядке. Диспетчер – оболтус, «не разглядел», что ВПП занята снегоуборочной техникой, – отхлебнув из своей порции без сахара, бурчит Зинченко. – А до этого полчаса нас в зоне ожидания морозил. Мол, полоса не готова, ожидайте. Я уже было думал посадку в другом аэропорте запрашивать – с таким-то уровнем топлива в баках, не из города по соседству лечу и не бананы везу все-таки. Когда службы аэропорта перестанут в носах ковыряться?

Петр Ильич, который, сколько Зинченко с ним работает, всегда понимал одну простую истину: решения командира воздушного судна верны априори, обусловлены писаными кровью инструкциями и не являются предметом обсуждения – в отличие от «эффективных менеджеров» компании, противно жужжащими над ухом одиозными насекомыми за каждый попусту – так они считают – сожжённый килограмм керосина в топливом баке, качает головой, улыбается. (Начальник Департамента в этом плане Лёне по-человечески нравился. Работать с людьми, к которым не возникло или пропало уважение, бывало до дрожи, до выворачивания желудка тошно.) Потом опирается локтями на стол, чуть подаётся вперёд и говорит голосом негромким, очень близким к просьбе:

[indent] – Слушай, Лёнь, дело у меня к тебе... личного характера. Сейчас зима, «несезон». Загрузка не такая большая...

[indent] – Да не юли, Петь – говори, что за дело.

[indent] – Слыхал, ты себе ещё одного кандидата в командиры планируешь брать. А тут как раз одного парня надо подтянуть. Дело такое, один мой хороший приятель – генерал, чтобы ты понимал, недавно снова женился, а у супруги – взрослый сын, военную академию окончил, – рассказывает, а у самого вид такой, будто игра стоит не только свеч, а целого костра. Завидя на кислом лице Зинченко мрачную тень намека на отказ, тутже спешит щегольнуть фактами, припрятанным в рукаве бесчестным подхалимским козырём, заочно перебивающим готовые последовать оправдания: – Очень перспективный парень! С налетом, как ты любишь. С летным я переговорю, ты не переживай! И в долгу не останусь, ты же знаешь. Полетай с ним, присмотрись – глядишь «выстрелит». Нет – так нет. Подыщем тебе кого-нибудь здесь. Ну как?

---

Аэродром в Раменском не похож ни на один другой: здесь шустрые истребители делят стоянку с тяжёлыми транспортниками, пока бизнес-джеты жмутся ближе к сверкающим на ярком зимнем солнце стенам аэровокзального терминала. Здесь кругом разбросаны шланги, кабели, рукава, упорные колодки, тележки, баллоны и прочая авиационная утварь, а пилоты, техники и прочие неравнодушные носятся по всей взлетно-посадочной, точно муравьи в потревоженном муравейнике. Запах керосина, жжёной резины и продуктов сгорания топлива реактивных двигателей щекочет ноздри, Зинченко пропускает его по чувствительным трубкам воздушных путей – хорошо. Уже в кабине скидывает с плеч двубортный форменный пиджак с четырьмя рядами золотого галуна на рукавах, облюбовывает кресло по правую руку, регулирует его под себя и кладет ногу на ногу. Пока дожидается, успевает ознакомиться с листом отложенных допустимых дефектов воздушного судна, проверить количество кислорода в баллоне и гидрожидкости в системах и включить систему стопорения рулей и элеронов. (Не потому что белый свет вдруг стал не мил, а потому что аккурат по извращенному любопытству – тому самому, о котором потом стажёры вопят, что их нарочно завалили.)

Появившегося в кабине Алексея Зинченко оглядывает с ног до головы с пристрастием приглашающего на работу работодателя, у которого таких (ли?) как Вронский – целая очередь у входа в лётный комплекс, и говорит – без лишних прелюдий: 

[indent] – Левое. Сказали, зачёт на тренажёре ты сдал. Ну вот сейчас и посмотрим.