Когда-то она была совсем не такой, как сейчас. Когда-то она была тихой, мрачной и постоянно ждущей нового кошмара, нового панического приступа, который вывернет наизнанку, заставит верить, что она вот-вот умрет [еще секунда, еще одна — и все, и конец, третья, четвертая...] и неважно, что ей говорили — это не опасно. Это не смертельно. Не смертельно, но она, черт побери, каждый раз умирала. Каждый гребаный раз. Из-за этого ничего не хотелось — какой смысл идти на вечеринку, если там может накрыть очередная паническая атака? Какой смысл выходить на прогулки? На шоппинг? Любое развлечение могло обернуться не развлечением, а кромешным ужасом, поэтому Лиз предпочитала сидеть дома, но даже дома она не была в безопасности. Нигде. То, что преследовало ее, не отпускало, куда бы она ни отправилась.

Она не была человеком с паническими атаками. Она была словно панической атакой, у которой есть человек.

Возможно, в этом была доля правды.

Или же в этом и была правда.

Еще правда была в том, что Лиз не хотела убивать себя, когда проглотила слишком много таблеток. Она хотела успокоиться, а ее сознание словно что-то затуманило: она знала, что нельзя принимать столько, но осталась одна дома, а страх не отпускал, и она пила одну таблетку за другой, а потом — очнулась.

Словно на самом деле очнулась. До этого момента она была не собой, она была запуганной тихоней на задней парте, ее не приглашали на тусовки, считая фриком, она не старалась красиво одеваться и как-либо хорошо выглядеть, потому что — зачем? Все, чего ей хотелось — спрятаться. Или исчезнуть. Или начать жить другой жизнью.

[indent] [просто начать ж и т ь, пожалуйста]

Лизы не стало. Той Лизы — точно не стало. Ее сознание частично испарилось, частично трансформировалось, преображаясь. Появление Лиз в школе после выписки из больницы стало самым шокирующим событием года. Кто-то не узнал ее сразу.

Ее мало кто обижал: иногда обзывали, но не травили, просто забили на нее — есть она и есть, но и те, кто бросал в ее сторону неприятные обидные слова — поплатились: один взгляд этой новой Лиз заставлял их дрожать от ужаса, леденящего кровь и сковывающего тело. Их адреналин Лиз впитывала с жадностью голодного кровопийцы.

Сначала она не понимала, что происходит, но постепенно — осознала, свыклась, срослась с той, кто она. Она была всегда. О ней не говорили, ей не давали названия, но она была так же, как всегда были люди, испытывающие страх. Когда-то это им помогало. Когда-то она была не убийцей, а спасительницей, и выживали не спокойные и беззаботные, а, наоборот, тревожные, нервные и всегда ждущие опасности.

Но страх — это больше, чем тревожность, хотя и связаны они неразрывно.

В общем-то, Лиз было плевать, как это все обосновывается научно. Ей просто нравилось смотреть, как люди боятся, неважно, что их пугало — на протяжении истории человечества поводов хватало. Дикие звери. Заразные болезни. Казни и пытки. Чудовища, которых люди придумывали себе сами, рисуя жуткие картинки в бестиариях. Даже брак — для супруги, если она была еще неопытной девушкой и ей достался жестокий муж [но не только; король Луи XIII, например, в свою первую брачную ночь также испытывал страх]. Но главное, на втором, наверное, месте после чумы — войны, которые не прекратились до сих пор.

Поэтому в современности Лиз и выбрала специальность психолога и работала именно с теми, кто страдал ПТСР и КПТСР — адреналина у них было полно, но это не значило, что Лиз, впитывая их стресс, тем самым лишала их страхов. Нет, наоборот. Само ее присутствие порождало в них новые и новые страхи, новые триггеры, новые фобии, но они не отказывались от ее услуг — никогда. Так же, как они не могли преодолеть свое расстройство, они не могли выбрать другого врача.

С особенным удовольствием Лиз бралась за сложные случаи. Тяжелые случаи. За тех, кто балансировал на грани, в любой момент рискуя шагнуть за черту. Пациенты Лиз обычно этого не делали — стаж работы у нее был мизерный по сравнению со многими коллегами, но за год никто из тех, с кем она проводила сеансы, даже не пытался покончить с собой, да и мыслей суицидальных у них не было, а если были — после встреч с Лиз исчезали.

Не то чтобы ее терапия была такой жизнеутверждающей. Просто какой смысл лишать себя пищи? И они жили. Не выздоравливали, но жили.

Лиз говорила им все то, что полагалось психологу. Лиз прорабатывала их проблемы. Лиз произносила вещи, которые, на самом деле, были правильными и должны были помогать. Просто сама Лиз не была той, кто мог помочь.

Она отпила глоток крепкого черного американо, листая свой органайзер. Только что из кабинета ушла Алисия Рендалл, жертва группового изнасилования — подростки заигрались с наркотой на вечеринке, и закончилось все несколькими разрушенными жизнями: насильники отправились в тюрьму, а Алисия отчаянно пыталась как-то починить свою жизнь, посещая психолога. Лиз не любила таких — к их страху примешивалось много чего еще, много других расстройств вроде стыда, иногда дисморфофобии, РПП и прочего, и их адреналин был неприятным по ощущениям. Следующий пациент, Чарльз Бьюкинен, как сообщала предыдущая ведущая его психолог, был поинтереснее. Конечно, так она не сообщала, но по данным в карточке Лиз поняла, что это тот самый интересный случай.

Пережить войну — пережить ад. В глазах тех, кто все это видел, ад отражался — или же пустота. Им было трудно начать жить заново, поверить в мир, поверить в безопасность, и неважно, кем они были — ветеранами Вьетнама, крестоносцами или римскими центурионами. Всех их не отпускала война. Все они не могли забыть.

Лиз поправила воротник блузки, допила кофе и приготовилась встретить еще один взгляд человека, видевшего смерть.

Чарльз Бьюкинен показался ей смутно знакомым. Она где-то его видела? Она — или та Лиз, которой больше не было? Но важнее было не это, а другое — энергетика, которая от него исходила. Не такая, как от обычных людей. Тоже... как будто знакомая.

— Не думаю, что мы встречались, — если он ощутил то же самое [или нечто похожее] это точно не было совпадением. — Но я все о вас знаю. Я имею в виду, из записей доктора Грейвз.

Паническое расстройство отодвинула край шейного платка: она любила носить такие, но иногда они закрывали ее бейдж, где значилось «Элизабет Дарлинг».

— Можно просто Лиз, — сказала она. — Вам нравятся йо-йо?

Для начала им следовало установить контакт. Познакомиться, в идеале — подружиться. Не настолько, чтобы это перешло границы, следовало удерживать баланс, но пациент должен был доверять психологу. Доверять настолько, чтобы открывать все свои тайны, страхи, переживания — если у энергетики был вкус, то эти переживания имели вкус лучшего из вин на планете.

— Когда я была ребенком, то любила кукол. А вы? Какие игрушки вы любили в детстве? — Лиз осмотрела Чарльза еще раз. Какие игрушки могут нравиться мальчикам? Машинки. Танки. Солдатики. Пистолеты, которые стреляют маленькими пульками или струйками воды. Для детей это просто игрушки, безобидная шалость, а когда они становятся взрослыми, игрушки вдруг превращаются в реальность. Люди становятся куклами и так же легко ломаются.

Ну же, вспомни, во что ты играл в детстве. В солдатиков? Или в кубики? Строил конструктор? Они так легко разрушаются — эти кубики, правда?

Понедельник у него определенно не задался, да и пара предыдущих дней тоже. Кто-то на выходных занимается такими вещами как психология и читает книги, у кого-то случается интим, а кто-то Грейсон — единственная достоверная интерпретация выражения “словно хомяк в колесе”.
Расследование завело в старый добрый Готэм, будто Рим решил несколько подвинуться с перепутья всех дорог, уступая место другому. Поймав очередную волну внутреннего раздражения, которое словно иголки, загнанные под кожу, приносило дискомфорт, Дик намеревался просто сделать свою работу и опросить свидетеля, подозревая о причинах побега. А еще о страхах, вполне обоснованных. Только вот а его понимании, работник банка сильно сглупил, наступив на одни грабли, а потом на другие, но уже в попытке убежать от возможных последствий.

Что-то модно, что-то выходит из моды, а что-то вечно. К примеру, рост уровня преступности в Готэме. Потому что если что-то может случиться, то оно случиться обязательно, особенно во время его возвращения сюда.
Ограбление банка — это что-то простое и привычное, то, что приходилось видеть уже сотни раз, потому особого трепета Дик не испытывал — раздражение все больше росло, потому что теперь его разговор со свидетелем откладывался до неопределенных времен. А еще нужно было проследить чтобы ничего ни с кем не случилось, пожалуй, кроме самих грабителей — тем точно не помешает получить себе на память парочку переломов, сотрясение и свою койку в и так переполненной тюрьме.

Грейсон быстро оценивает ситуацию, по привычке выработанной годами, его острый взгляд отделяет разошедшихся десятерых вооруженных людей по толпе, теперь стоящих между перепуганными заложниками. Адреналин хлынул по его венам, разогревая кровь, пока он разработал примерный план — нужно было их отвлечь.

Когда раздаются выстрелы, в воздухе начинает пахнуть порохом. Один из десятерых сделал несколько предупредительных выстрелов вверх, но не рассчитал и разбил большую люстру, висевшую высоко под потолком. Осколки стекла посыпались вниз, заставив всех искать укрытие.
Внезапно откуда-то справа раздался пронзительный крик женщины, перекрывающий остальную какофонию. Один из грабителей грубо схватил молодую мать, прижимающую к себе маленького ребенка. Дик напрягся, готовый вмешаться, но сдержался — пока нет. Когда угол обзора мужчины в маске смещается, Грейсон резко вскидывается и рукоятью табельного оружия с размаху бьет того в висок, на удивление легко оглушая.
Воспользовавшись моментом, он нырнул за перевернутую непрозрачную стойку, увлекая за собой перепуганную женщину и ребенка.
— Оставайтесь внизу, — призвал он, прикрывая их своим телом — и вовремя, пули пронзили дерево в дюймах от его головы, осколки и щепки жалили лицо, оставляя кровоточащие царапины. Стиснув зубы, Дик выглянул из укрытия и открыл ответный огонь, подстрелив и временно выводя из строя еще одного грабителя.

Вдалеке завыли сирены, становясь все громче с каждой секундой. Подкрепление приближалось.

— Какой же ты надоедливый, пристрелите его чтобы не мешался или я пристрелю вас, — по голосу было слышно, что кто-то очень сильно раздражен.
Грейсон чувствует в мышцах напряжение, ему нужно выйти из укрытия чтобы женщина и ребенок не пострадали, но тогда он подставится. Есть, конечно, один вариант.

— Вы просто полезли вперед очереди, ребята, я пришел первым, — он крикнул, заговаривая им зубы. Если можешь отвлечь — отвлекай, если можешь говорить — говори, если можешь вывести из себя — занимайся этим бесконечно.
— Заткнись, — несколько пуль пролетело у него прямо над головой. Единственная причина по которой он жив — никто из них не спешит быть подстреленным, потому что это больно. Если они не совсем идиоты, то и выстрелы придержат, потому что скоро банк будет в окружении.
— Как скажешь, друг. Я здесь только для того, чтобы поболтать на кассе о рутинном вопросе. Решил дождаться своей очереди. Но вы могли бы, знаешь, и вперед меня пропустить — мне только спросить, — легкая ухмылка тронула уголки его губ.
— Ты труп! — сколько же раз за свою жизнь ему приходилось это слышать? Столько, что впечатления оно больше не производит, даже если Дик ходит по лезвию ножа. Уж что, а балансировать на грани он отлично умеет — дело техники.

Вой сирен и искаженный голос из динамиков кажется большим злом, чем один скромный он для бравых ребят в масках — ожидаемо, но глупо. Пока преступники загоняли остальных заложников и сотрудников банка в угол, приказывая лечь на пол, Дик ловит в гладкой поверхности соседней стойки отражение — его неустанно караулят.
— Ладно, эй, я выхожу, — пальцы подбирают канцелярский нож, ручка которого видна из-под разлетевшихся страниц. Грейсон пинает ногой держатель для папок и тот сразу же отлетает, пробитый насквозь. Выглянув из укрытия, он метнул нож — тот вонзился в бедро с внешней стороны, под чужой крик боли от которой ненадолго затуманилось зрение этого человека, он перекатывается поближе к широкой мраморной колонне, частично обезопасив заложников которые были рядом с ним за стойкой — колонна стояла ближе к злоумышленникам. Его мысли лихорадочно плясали, но по всему выходило, что следует дождаться пока полиция начнет действовать.

Дик прижимается виском к холодному мрамору, который резко контрастирует с разгоряченной кожей, покрытой его собственной кровью из-за царапин. На чудом уцелевшем экране, висящем на стене, транслировались новости. Ему никогда не понять для чего — преступники видят все что происходит снаружи. Внезапно, он замечает как в новостях мелькает фотография с его лицом, что говорит диктор там не слышно, зато видно бегущую строку.
Желание приложить ладонь к лицу уже давно не было настолько сильным как в этот самый момент.
— Так твоя шкура ценнее целой? Что же ты сразу не сказал, мы бы как родного тебя встретили, — тот самый голос, который отдавал приказ его пристрелить.
— Эй, приятель, — крикнул Дик, довольно весело и непринужденно, для кого-то в своем положении.
— Кажется, ты знаешь, что делать, да? Почему бы тебе не подойти сюда, и мы не поболтаем? Как родные, конечно же. Давай, не стесняйся, — продолжает он, слова сочились фальшивой бравадой, такой знакомой и привычной, в то время как разум просчитывал варианты, оставаясь холодным. Грейсон словно видел себя со стороны в такие моменты. Себя и остальных.
— Я обещаю, что не кусаюсь... если только ты не увлекаешься такими вещами. О, ну ты знаешь, да?
— Выходи и пушку бросай, мне кому-то башку продырявить? Чтобы серьезность намерений показать, — терпения там явно меньше, чем у Брюса во времена первых месяцев жизни Ричарда как Робина.

Выходя из-за колонны, он держит пистолет так, чтобы он смотрел дулом вниз, медленно отводит руку и кладет его на стойку. Ему хочется поморщиться от пульсации в голове, но Дик одаривает людей, направивших на него оружие, самоуверенной ухмылкой. Если он и умел что-то делать хорошо, так это разрядить напряженные ситуации с помощью юмора и обаяния.

Или зарядить.

Шаги мужчины в маске эхом разносились по кафельному полу, когда он приближался, стук его ботинок отрывался в напряженной тишине зала, сквозь закрытые окна доносились звуки улицы, хрип раций, сирены.
— Ну, ну, — говорит он, — разве ты не храбрый?
— Храбрый? Нет, просто глупый. Но, эй, кто-то должен попытаться спасти день, верно? — ответ Грейсона был легкомысленным и у него даже получилось выдавить из себя смешок.
— Так что у тебя за история? — спрашивает он, сохраняя легкий тон, пока взгляд блуждает по сторонам и цепляется за то, что сейчас будут проводить штурм.
— Грабеж банков в свободное время? Или это твоя постоянная работа?

Размышляя о целесообразности использования акробатики…примерно сейчас, если его попытаются схватить и заломить руки — это действительно случается, резко, когда отряд специального назначения проникает в зал. Грейсон знал о чем они думают, знал что попробуют требовать выкуп, после того как идиоты раструбили в новостной сводке о том кто он такой когда удалось получить доступ к записям с камер наблюдения. Горькое же разочарование их будет ждать, если вместо выкупа им придется попробовать кулак Бэтмена. Ему самому вот нисколько не хочется видеть ни одну из личностей Брюса, быть может, в следующий раз.

Группа захвата уже здесь, дальше тянуть не имело никакого смысла. Дик отводит голову в сторону и почти под идеальным углом в сто восемьдесят поднимает ногу. Возможно, где-то треснули не предназначенные для этого джинсы, но этого было не слышно за хрустом сломанной переносицы державшего его грабителя. Чужие пальцы разжимаются, вместе с этим он чувствует будто его что-то хлестнуло в бок, горячее и… и случается резкое головокружение, от которого он теряет координацию. Зажимая ладонью бок, чувствует кожей горячую липкую влагу, что просачивается сквозь ткань рубашки и его пальцы. Наконец-то приходит жгучая боль, а после нее уже холод — все звуки далекие, неразборчивые.
Последнее что он помнит перед поглотившей его темнотой. Он точно лежит на полу, а над ним нависает кто-то.

У него в самом деле был брат. Тогда, лет семь-восемь назад, Вивьен носила под сердцем двойню, но когда пришло время рожать, выжить сумел только один - Майкл, небрежно тянущий себя в эту минуту за упавшую на лоб кудрявую прядь. Второй ребёнок оказался заложником не только этих проклятых стен, но и тела младенца, обречённый коротать вечность в качестве несмышлёного и несчастного духа. Иногда в доме можно услышать его тоскливый плач, и это значит, что рядом с ним в эту минуту нет никого из родителей. Дэмиен вовсе не похож на того, кто мог бы родиться у пары Хармонов.

В действительности он вообще не похож ни на кого, кто был бы хоть сколько-нибудь близок с ним по родству.

Наоборот, этот мальчишка своим внешним видом напоминает одного из заносчивых студентов Готорна. Для завершённости образа тому не хватает разве что узкой чёрной ленточки, туго повязанной под воротником, гримуара в руках и напускной подростковой небрежности; спесь, чувство собственного превосходства и почти что осязаемая вера в непревзойдённость себя самого при нём уже имеется - только дотронься и увязнешь по локоть. Майкл не спешит идти к нему навстречу, дабы сцепить руки в приветствии. В самом деле, он не в настроении принимать посетителей.

В этом проклятом доме очень опасно. Не ровен час, кто-то из призраков решит для себя, что хватит с них незваных гостей, и одним небрежным движением прервёт толком не начавшуюся чужую жизнь. Бремя уничтожения не-мёртвой души конечно же ляжет на плечи Майклу. Только ему не хочется этого делать. Точно не сегодня и не сейчас.

- Тебе лучше уйти.

В подтверждение всей строгости своих намерений он кивает на дверь. Но Дэмиен совершенно точно не торопится покидать это место.

От произнесённого вслух бранного слова Майкл заметно морщится и отводит взгляд - ему не очень приятно слышать подобное от человека, которого он едва знает. Ему не очень приятно слышать такое вообще. Бабушка Констанс тоже нередко ругалась, употребляя такие конструкции и выражения, что её внук по большей части не понимал, о чём идёт речь, и какой смысл был вложен в только что произнесённое. Но она так же строго-настрого запрещала ему прибегать к подобным и производным в повседневной жизни. Из услышанного Майкл делает вывод, что этот парень напротив крайне скверно воспитан.

- Слушай, - наконец говорит он куда менее дружелюбно, чем стоило. - Слушай, Дэмиен. Если ты хочешь задержаться в этом доме, то тебе придётся впредь следить за языком. Окей?

“Пожалуйста”, - добавляет он чуть позже и вполголоса. В конце концов, Майкл и сам находится здесь на птичьих правах и вот-вот рискует быть вышвырнутым за пределы обёрнутого в изысканную оболочку термитника потерянных душ из-за своего вероломного в нём присутствия и просто обязан быть вежливым. Но покуда он является единственной живой душой здесь, то ему придётся потрудиться и добровольно взвалить на себя ответственность за происходящие в доме вещи. О том, что землю вместе со всеми постройками благоразумно выкупил ведьминский ковен из академии мадам Робишо ему доведётся узнать многим позднее. Наверное, это и к лучшему?

Юноша говорит с Майклом так, словно они старые знакомые или вроде того. Будто бы они немало прошли вместе, и Лэнгдон успел неосознанно - ведь он совершенно точно не в состоянии вспомнить никого, кто был бы схож с Дэмиеном, из своего и без того замутнённого прошлого - ему насолить, из-за чего он, этот красивый мальчик с горящими недобрым огнём глазами, стоит перед ним. Майкл неосознанно хмурится, анализируя только что сказанное. Пытается прикинуть, перед кем так согрешил, что кто-то пытается ему угрожать [множество раз угрозы кончались плачевно] и делает это вполне успешно; от тона голоса Дэмиена любого оторопь возьмёт. Ответом ему служит собственное беспокойство, и без того сильнее терзаемое под испытующим взглядом собеседника: нет, он определённо не знает, кто бы это мог быть, и совершенно точно не может понять, что ему со всем этим делать.

Стоит говорить ему о том, что этот дом - с призраками, и не каждый из них дружелюбен и бестолков, как малыш-Борегар и тётя Роуз, или всё-таки не нужно пока торопить события?

Майкл сдержанно проводит гостя в залу, стараясь держаться чуть поодаль, сам не садится ни в одно из кресел, но жестом предлагает устроиться на роскошных подушках своему собеседнику. На его фоне он выглядит как-то совершенно потерянным - сжатые в неясной тревоге пальцы в кулак, мятая домашняя одежда и ворох кудрей над побелевшим от волнения лицом, - видел бы его кто-то из чёрной церкви сейчас, поднял бы на смех такое-то невыразимое недоразумение. Он даже дышит в одну треть груди, как будто стеснён чужим присутствием настолько, что оно его прибивает к стене и заставляет стыдливо прятать глаза.

- Итак, - говорит Майкл, подражая деловому тону Констанс, когда та заводила вынужденный разговор с кем-то из налоговой или одним из назойливых соседей, по сердобольности своей решившего навестить “несчастную женщину, мать уродов и убийц”, чтобы полюбоваться на ту, конечно же, и прикинуть насколько скучна из нормальная, полная лицемерия и напускной добродетели жизнь. - Расскажи мне, кто ты такой и откуда знаешь моё имя? Оно вряд ли выбито на мемориальной доске при въезде на Берроу-драйв, знаешь. Таким, как я, здесь не рады.

Ему так хочется, почти до отчаянной просьбы “эй, кто нибудь?”, чтобы сейчас посреди сдержанно прибранной заботливыми руками Мойры гостиной явился кто-то из постояльцев дома-убийцы, недружелюбно глянул бы в сторону обоих мальчишек и категорическим жестом указал бы на парадную дверь. Это может сделать бабуля, всё в её силах, ведь даже после смерти её слово возымело бы над внуком особую власть; это мог бы стать кто-то из прежних владельцев [у них куда больше прав указывать, как надо вести себя в доме], кто-то из Хармонов, Монтгомери, Варвик… Тэйт Лэнгдон в конце концов, он ведь так не любит, когда кто-то трогает его вещи и сидит на его местах.

Майклу прямо сейчас нужен кто-то более взрослый, способный постоять не только за себя, но и за живущую в этих стенах бестолочь, по нелепой случайности прозванную антихристом.

- Ты не из колдунов, да? Преподобному не за чем посылать кого-то из учеников в такую даль и заставлять прикидываться моим родственником, - после непродолжительной паузы открывает рот Майкл, всё в том же плохо скрываемом беспокойстве водящий рукой по запылённому лаку комода. - И мне не нужны друзья. Со мной вообще нельзя общаться, дружить или что-то подобное, - он бросает резкий, отчасти уязвлённый собственными словами, взгляд поверх аккуратной причёски Дэмиена, и так же наскоро отводит его, продолжая выписывать узоры по пыли. - От меня нужно держаться подальше. И от этого дома тоже. На твоём месте, я бы давно стоял за порогом, а лучше - за несколько миль отсюда.

Сам того не желая, Майкл переходит на почти умоляющий тон, вторя слышимому только ему гулу мёртвых из стен:

- Правда, уходи отсюда, пожалуйста.

Я не хочу, чтобы здесь снова кто-нибудь умер.

[indent] У каждого в их скромной команде было своё место. Каждый исполнял свои обязанности и у каждого была своя функция. Бесполезных людей Бутчер при себе не держал. И даже если от человека практического толку с гулькин хуй, то уж поверь, Бутчер разглядел в нём потенциал, если решил иметь с ним дело. На что — на что, а на меркантильную выгоду глаз у Уильяма всегда был намётан. Так он встретил Француза в своё время. Дело было давненько. Парень просто ввязался в драку в одном из баров, будучи вдрабадан бухим. Бутчер ему подсобил тогда. Они раскидали всех дуэтом, выбрались сухими из воды в той передряге. И дальше всё завертелось само-собой: бутылка-другая нефильтрованного тёмного на бордюре, разговоры по душам, травмы детства и… Поражающее воображение умение привязываться и подчиняться. Бутчер никогда и никому не врал о том, что использовал и тёмную сторону людей в своих личных, порой корыстных целях. Старался брать от них их максимум и обращался к ним, когда те были ему необходимы. А Френчи… Он потрясающий химик. Кстати, варит просто крышесносный медамфетамин. Кристально чистый, как слеза младенца. Даже в Афганистане Билли такого не пробовал… А Французик мог из говна и палок построить водородную бомбу. У него влиятельные друзья в России, хоть и в прошлом. Но Билли уверен, что и это рано или поздно может пригодиться. В общем, полезный элемент.
  [indent]  Марвина Билли знает ещё дольше и лучше. Сошлись ещё в лохматые армейские будни. В команде всегда необходим хоть кто-то адекватный, здравомыслящий и трезво смотрящий на ситуацию. ММ был настоящим противовесом им всем: робости и неуверенности Хьюи, агрессии и хуйне Бутчера, зависимостям Френчи и даже молчаливости Кимико. ММ всегда и всё содержал в идеальном порядке и чистоте, а мысли — в здравом рассудке. Да, были и минусы. Душнота, например, его чёртово ОКР и чрезмерная правильность, но это капля в море против того, что предлагал им Марвин. Действительно ценный кадр, отлично обращался с любым видом оружия, не был умалишенным психопатом или лицемером гандоном, у него не было зависимостей. Он даже не курил. Такой человек им необходим как кислород любому организму.
[indent]   И даже Кимико. Беспрецедентный случай, выходящий за грань горизонта принципов Бутчера. Он ненавидит суперов всеми силами души. Готов удавить всех и каждого голыми руками, если представится возможность. Они ведь не люди. И даже не божья ошибка. Обнаглевший, попутавший все берега, сброд уродов и ублюдков. Билли отчаянно верил, что они ещё хуже, чем он сам. И даже она… Та, что стала такой против собственной воли. Похищенная из своего дома, маленькая девочка. Та, что видела как её родителям перерезают глотки собственными глазами и с тех пор не издавшая ни единого звука. Ту, что заставляли убивать таких же как она — маленьких, ни в чём неповинных детей. Смертоносное чудовище и машина для убийства. Кто ж в прошлом поверил бы, что Бутчер снизойдёт до того, чтобы позволить этому немому монстру жить с ним под одной крышей и дышать с ним одним воздухом в комнате. Кому скажешь — не поверят и покрутят пальцем у виска. И всё же… Факт остаётся фактом: он сбросил опеку над ней на мягкотелого Француза, который поручился за неё своей головой. Бутчер не имеет с ней дел напрямую, не разговаривает, старается не замечать вовсе, но не может не признать тот факт, что она… Полезна. Настоящая ударная сила. Рэмбо в чёрном их отряда. Та, что может разодрать на британский флаг голыми руками тех, кто направляет на неё огнестрельное оружие.
[indent]   И всем им Бутчер точно так же говорил гадости, криво ухмылялся в лицо, ядом залезал под кожу, достигая самой души и в грош не ставил их чувства. Порой даже с грязью смешивал. Мог точно так же бросить их всех на произвол судьбы, когда представится возможность сделать своему врагу больно. По-настоящему, блядь больно. А ещё лучше — изничтожить. Аннигилировать на атомы. Тогда никто и ничто не встанет у него на пути. Ни дружба, ни товарищество, ни привязанность, ни любовь.

[ С чего ты взял, что ты особенный, Хьюи? С чего ты взял, что твои чувства, эмоции и прочее чем-то важней, чем чувства других соратников? Что наша цель не важнее, сука, чем всё остальное в этом мире? Чем я, чем ты и что угодно другое? Не важнее сияющей пизды? Не важнее желания забыть? Всё бросить и начать всё заново? Что можно вот так просто взять и отвернуться от мести? От того, что сжигает тебя изнутри и того, что правильно? Ты ложишься спать, Хьюи. О чём ты думаешь перед тем, как закрыть глаза? О том, как нежна её кожа? Как светятся глаза от оргазма, когда она кончает? О её улыбке, пока ты вероломно врёшь ей открыто и в лицо? И тут твои фантазии заканчиваются и начинаются мои. Ты врёшь ей Хьюи. Ради чего? Собственного самоудовлетворения? Ты убийца. И попробуй сказать, что тебе это не понравилось. Ещё как, сука, понравилось. Я же видел по твоим глазам. Это самое ахуенное чувство, мать его… И вот это действительно важно. Оно важно. ]

  Бутчер нагоняет их когда уже всё закончилось. Слегка запыхавшийся, он шмыгает носом, пряча пистолет назад, за пояс под пальто. Подходит к парню и одобрительно хлопает того по спине в награду за отлично проделанную работу.
- Ты молодчина, Хьюи. Красиво спать уложил. - хвалит без яда в голосе или едкого сарказма. А искренне и от всей души. Было бы очень неприятно упустить кого-то вроде Освальда. Особенно после того, как Бутчер проделал огромную работу, чтобы найти утырка. Ужас пару раз громко гавкнул, желая принять участие в этой странной сходке.
И он не ожидал, что Кэмпбелл справится с этой задачей. Но надеялся. Как и всегда надеется на него. Надеется, что этот ветер похоти в его голове относительно Звёздочки перестанет гулять. надеялся, что он примет правильное решение. Поймёт, чего хочет Билли и почему он  т а к о й  на самом деле.

[indent]   Что ж, отлично. Но дело сделано лишь наполовину. Бутчер смотрит на этот костлявый кожаный мешок дерьма на земле, восстанавливая дыхание.
— Знаешь кто это? - ну, конечно не знает. Откуда?
— Освальд Данико. Главный наркобарыга всех суперов… - [ поджимает губы, слегка делая скидку на настоящее положение ублюдка ] — Был им раньше. Поставлял особые колёсики для её величества — Королевы Мэйв и человеческий адреналин для Хоумлендера. - Бутчер упирает руки в бёдра, ощущая какую-то гордость за то, что говорит об этом с Хьюи. Чтобы тот знал что скрывается за ширмой. потому что ему казалось, что он недостаточно дерьма видел.
— Работал на меня, стучал на супов, приносил мне дровишки, пока не ссучился. Мне всегда было интересно где он их брал… — но сейчас всё это уже не важно. Потому что наркоша стал постепенно приходить в себя после того, как Хьюи смачно приложил его об асфальт.
— О-ох… Какого хера? Вашу мать, это ещё кто? — стонет торчок, пытаясь сфокусировать мутный взгляд на Пацане.
— Тот кто взъебёт тебя ещё раз, если понадобится и поверь мне, я его останавливать не стану. — наконец к Бутчеру возвращается едкая ненависть ко всему живому. Он наклоняется и бесцеремонно шарится по карманам пойманного мужика. Со второй попытки выуживает мобильник. Идентификация лица. Занятно. Подносит к разбитой роже, чтобы разблокировать. Получается. Лезет в контакты. Прокручивает довольно длинный и интересный списочек знакомых имён и тех, которые Бутчер видит в первый раз в жизни. Наверняка там и компромата полным полно… Но поебать сейчас на это. Находит нужный номер. Звонит, совершенно спокойно ожидая когда пройдут гудки. И спустя несколько секунд на той линии слышится женский голос.
— Да, слушаю. — На лице у Билли кривая усмешка.
— Сьюзан. Вот уж не думал, что ты ответишь… Нынче зам главы ЦРУ откликается на зов любого страждущего или мне просто повезло? - не сложно догадаться, что Рейнар сразу узнала его. Да и Хьюи мог сделать кое-какие выводы, слушая этот разговор.
— Бутчер. - [ отстранённое утверждение. Она всё поняла. Билли на него всё-таки вышел. ] — Что ты сделал? - сразу вопрошает с оттенком страха за свой источник информации.
— Пока ничего. Но сейчас сделаю. Знаешь… Хочу чтобы ты это видела. - Бутчер подрубает фронтальную камеру и вручает телефон Хьюи.
— Будь другом, подержи-ка. - сейчас это была не эксплуатация, а работа в команде. Он ему помогал и Бутчер так же надеялся, что Хьюи пойдёт с ним до конца.
— С чего ты решила, что можешь заявиться и отнять у меня то, что принадлежит мне? Вот так вот просто, без договора? - Бутчер поднимает ублюдка с земли за волосы и с грохотом впечатывает в мусорный бак.
— Бутчер, не смей. Только попробуй… - её голос надрывается, но тщетно. Он начинает жестоко избивать бедолагу, не позволяя и словом обмолвится. Кажется, он там что-то пытался прошипеть. Послышалось булькающее “хватит”. 
— Ты ведь сама виновата, Рейнар. В эту игру мы можем играть вдвоём. Или ты забыла? Знаешь, раз уж ты переманила этот кусок дерьма на свою сторону и он отлизивает тебе твою мохнатку, то теперь… Не будет отлизывать больше никому. - с этими словами Билли снова ставит пошатывающееся ватное туловище к мусорному баку.
— Бутчер, сука! - но он бесцеремонно давит пальцами на впалые щёки, болезненно сдавливая их аж до хруста в скулах. Те расползаются, открывая челюсти, а затем второй рукой не брезгуя лезет в чужой рот. Освальд мычит, пытается сопротивляться, вертит головой, но сил уже не хватает. Бутчер зарывается внутрь пальцами, с какой-то там попытки жёстко хватает за язык, впиваясь в него ногтями и вытаскивает наружу.
[ Смотри. Смотри, хорошенько что бывает с предателями ]

[indent]   Сильный удар апперкота приходится в нижнюю челюсть. Да так, что выбивает часть зубов. Те с характерным звуком, словно рассыпавшийся биссер, летят на мокрый от мусора и говна асфальт вместе с добротным куском языка, который так охотно подхватывает Ужас и совершенно беззаботно съедает. 
— Ты мразь, Бутчер! Какая же ты, сука, гнида! — рычит женщина по ту сторону. Он бросает вопящее не своим голосом тело и подходит к камере чужого телефона.
— Скажешь мне это лично. - рычит в ответ и сбрасывает звонок. Телефон из рук Пацана забирает.

[indent]   Бутчер снова зол. Но в этот раз не на Хьюи. Нет. парень себя отлично показал, он и вправду молодец. Сейчас он зол на эту мерзость, что стонала под ногами, истекая кровью. Грязная паскуда.

[indent]   Бутчер перешагивает через него.
— Пойдём, Хьюи. Пора нам встретиться с Заместителем Главы ЦРУ. - прячет руки в карманы, кивнув головой, призывая садится в машину.
Билли снова надеялся, что Кэмпбелл понял. Понял почему Бутчер это сделал. Почему так поступил. Что это не просто вспышка злоебучей ярости и бессмысленная жестокость. Что это нужно было сделать. Даже необходимо. Предателям испокон веков отрубали языки. Чем этот лучше? Но ещё Бутчер надеялся, что Хьюи когда-нибудь сможет так же. Сможет смотреть и не осуждать.

Эта ночь была особенной. Что же в ней такого особенного, спросите вы? Один лишь Алукард мог дать ответ на этот вопрос. Вампир открыл красные глаза, поднимая голову вверх и вглядываясь в небо цвета индиго. Где-то в самом центре неба светила яркая полная луна. Полнолуние. Хорошее время. Ночная подруга светила так ярко, что слепила глаза. Но вампир смотрел на нее, даже не мигая. Тихо падал мягкими крупными хлопьями пушистый снег, укрывая плечи Графа белоснежным покрывалом. Он не чувствовал холода, по большому счету ему были безразличны перепады температур, адаптироваться он мог к любой. Алукард клыкасто улыбнулся и облизнул острые выступающие верхние клыки. После он перевел взгляд на руки, обтянутые перчатками с печатью Кромвеля, которая по своему обыкновения сдерживала огромную силу вампира до момента снятия ее ограничений. Прошло целых тридцать лет. Так много лет. Свободных от чьих-либо приказов. Одиноких лет. Тихая ухмылка, руки сжались в кулаки.
Тридцать лет. Это много или мало? Смотря для кого. Для меня они пролетели как одно мгновение. Ничего не изменилось. Разве что я постарался убить в себе те души. Три миллиона семьсот восемнадцать тысяч девятьсот шестьдесят семь душ. Я убивал их в себе одну за другой. Но смог ли я действительно убить их? Или же просто старался заглушить в себе их голоса. Так странно. Никто не отдает мне приказы, и я могу жить так, как хочу сам. Но одно я знаю точно. Моя возлюбленная госпожа и моя возлюбленная служанка живы. И они ждут меня. Верят в то, ч о я жив. Теперь я могу быть везде и нигде. И сейчас пришло время вернуться назад.
Но вампир особо и не торопился. Прекрасно понимая, что с его возвращением что-то изменится. И дело даже не в том, ждут его или нет. Для Интегры он всего лишь слуга, значит все будет по-прежнему. Слуга и никто больше. Ему было все равно, особо ни на что не рассчитывал. Ему было интересное кое-что другое. Люди со временем стареют. Их жизненные процессы замедляются. Интересно, появился ли у Интегры наследник, которому она могла бы передать права на владение так называемым сильнейшим оружием Хэллсинга. Или кто-то или что-то могло стать более сильным, чем он сам. Хотя вряд ли. Слишком много вопросов и еще меньше ответов.
А еще Алукарду вспомнилась Виктория Серас. Его мысли резко переключились с хозяйки на служанку. Ту дракулину, которую он обратил. Никому и никогда Алукард не сообщал истинных причин обращения Виктории в вампира. Осознавал ли он их сам? Сложно сказать. Единственным объяснением было то, что полицейская сама выбрала этот путь. Выбор между жизнью и смертью порой бывает столь сложным. И еще не известно, что лучше. Граф еле слышно фыркнул себе под нос. Эта девчонка…такая шумная и непоседливая, любящая совать нос во все дела, имеющая свое мнение по любому поводу, могущая критиковать, но вместе с тем безгранично уважающая своего Мастера. Вот только по какой причине его воспоминания сейчас были обращены не столько к Интегре, сколько к Серас? Алукард особо никогда нее заморачивался по поводу своих ощущений, но это было и вправду странно. Неужели он…соскучился по ней? Он чувствовал, всегда чувствовал ее даже на огромном расстоянии, и знал, что полицейская по крайней мере в курсе того, что он жив. Возможно тогда стоит довериться собственным ощущениям и навестить сначала именно Викторию, а уж потом Интегру Хэллсинг. Вероятно это будет наиболее правильным решением. И так ему пригодится новообретенная способность быть везде и нигде. Поглотив прапорщика Шредингера, вампир получил новую силу, и кто знает, во благо ли она будет использоваться…
Прошло еще несколько дней, прежде чем король вампиров вернулся в Лондон. Но отправился он не в поместье Хэллсингов, а в пригород, который по слухам был попросту оккупирован кровососущими тварями, и далеко не комарами. Эта ночь была бы так прекрасна, если бы не звуки выстрелов, которые грохотали канонадой на всю округу. Зачистка территории происходила четко и быстро. Алукард ухмыльнулся, он так давно ни с кем не сражался, но еще не позабыл, как это делается. Внезапно позади него послышалось сдавленное рычание вкупе с шипением. Вампир даже не обернулся, а один из упырей предпринял попытку атаковать его с тыла. Резкий поворот, и рука в перчатке насквозь пронзает грудную клетку чудовища, вырывая сердце. Туша упыря моментально обмякла у ног Алукарда, который просто перешагнул через нее и направился дальше. Он шел по направлению к своей единственной цели, ощущая ее также ясно, как себя. Белые клыки обнажились, вампир скалился в довольной ухмылке, шагая неспешно и вслушиваясь в то, что происходит вокруг. Явно этот упырь нее последний. Он чуял, что его окружают, и правда, буквально через несколько минут он оказался в кольце рычащих монстров. И в это же самое время стихли звуки выстрелов. Алукард безмятежно пялился на упырей, которые почему-то не спешили нападать. Эх, сейчас бы сюда его любимые пистолеты...

Энвер не помнил, будили ли его хоть когда-то приятно: материнская ласка слишком циничному и умному мальчишке никогда даже не снилась, а в Доме Надежды лучшее, чего можно было получить — это тумаки от Нубалдина. Хотя, воспоминания о Хаарлепе были достаточно занимательными. Разумеется была еще Соблазн, впрочем, тут тоже имелись свои специфические особенности, требовавшие изрядного количества лечебного зелья, иначе количество покрывавших кожу шрамов увеличилось бы втрое — Рафаил не позволял лечить отметины  прошлого, а потом Горташ слишком привык к их наличию, чтобы забивать голову мелочами, подобными исполосованной спины и т.д.

Кстати о Хаарлепе, письмо от инкуба до сих пор валялось в ящике стола под ворохов писчих и чертежных принадлежностей — эрцгерцог так и не сподобился его сжечь, возможно потому, что носивший одну личину с Рафаилом, дьявол относился к пленному отроку не в пример добрее. Энвер планировал однажды расквитаться с мефистофельским камбионом, например, вонзив ему в глазницу тонкий длинный посеребренный нож для вскрытия почтовых отправлений, лежавший на столе выбившего из грязи во властители города бэйнита. Наверное, это влияние Соблазна, столь грубый и прямолинейный подход, или все дело в мести и том, настолько яростно Горташ ненавидел этого рогатого, как и своих родителей, сбагривших отпрыска за горсть монет. По крайней мере этим он сумел отомстить.

Колдуну тоже. Забавно, это было его первое убийство, совершенное по своей воле. Оказывается, лишить жизни человека гораздо проще, чем кажется. Родители, колдун, противники, рискнувшие встать на пути восхождения Энвера на пьедестал, осыпались словно пепел, будто куски породы от самоцвета, раскрывая новые грани и  яркие краски нарядно-золотого на бархатно-черном. Увы, чем выше заберешься, тем больнее падать, особенно, когда твой бог достаточно самовлюблен, чтобы не потерпеть проигрыша своего подопечного, даже если практически в последнего не вкладывался, а пришел на готовенькое, заявив о своей воле.

Впрочем, мужчина предполагал, что счастливой или хоть какой вообще старости ему не видать, такие как они, Кетерик, Орин,... Соблазн — не доживают до почтенных седин, опрокинутые в конце героями в строки легенд, полные проклятий, по правилам хорошей сказки. Нетерийский мозг оказался слишком силен, чтобы поддаться управлению по обычной схеме, и, оказавшись на распутье, в последний момент Энвер поступил правильно, дав время Соблазну отдышаться, сконцентрировав на себе ярость чудовища, которое вырвалось из-под пяты, разорвало узы и жаждало мщения. Будь у него больше времени, Горташ сумел бы перенастроить защитные чары на своем одеянии и выдержать даже достаточно мощный урон психической энергией, но увы, время оказалось слишком скудным ресурсом, поставившим перед выбором: он или Соблазн.

Это было быстро, сам изобретатель редко проявлял подобное милосердие, а уж от Бэйна ждать жалости не приходилось, от того ощущение мерзлой прохлады под спиной, сменившей остроту шипов и крепкую хватку оков на запястьях, чудилось еще более инфернальным. Первое, что проявилось перед глазами, было темнотой. Лишь через пару минут сбитый с толку маг предположил, что у него просто закрыты глаза, а значит:
1. у него есть все еще есть тело;
2. он точно не в казематах бога тирании, там однозначно светлее.
Открытие глаз не помогло, сгустившаяся тяжелым пологом темнота не желала отступать и прояснять хоть какие вопросы.

Осторожный вдох, медленный беззвучный выдох. Пыль, холод, застарелость. Слишком громкий звук для тишины, в которой он находился, будто застывший в янтаре муравей. Скрип камня о камень, тусклый свет, острый, травяной запах, чуждый этому месту, если только не... нет, на бальзамирующий состав не похоже. Еще сильнее потянуло прохладой, будто крышка саркофага, а это была именно она, защищала, сохраняя хоть мнимое тепло. Неторопливо подняв руку, Горташ уцепился за край колыбели смерти, шваркнув когтями зачарованных наручей, переходящих в сложное украшение-импровизированную перчатку, лишенную нетерийского самоцвета, по грубо обработанному камню. Усевшись, мужчина потер пальцами свободной руки веко и чихнул от пыли и резкого травяного запаха, похожего на обеззараживающий настой.

Невольно поведя плечами, все же его магическое одеяние было больше приспособлено к более теплому окружению,  осмотрелся, отметив незнакомые руны, письмена и изображения на стенах ... гробницы? Хотя чего он хотел, будучи мертвым, кстати, довольно непрактично, что покойники ощущают холод. Возмутительно. Взгляд зацепился за замершего человека в черном, неуловимо потянувшегося за оружием. Энвер чуть склонил голову к плечу рассматривая с любопытством незнакомца: на жреца Миркула этот не похож, но что-то некромантское проглядывается. На всякий случай изобретатель подготовил защитное заклинание на реакцию, если неизвестный решит снова его упокоить.

Горташ приложил когтистые пальцы к шее, нащупывая пульс и невольно растянул губы в кривой ухмылке — у мертвых кровь не бежит по сосудам и не бьется под подушечками, вещая о жизни. Значит он не труп, не умертвие, не зомби. Не похоже, что его воскресил этот парень, который, казалось, не знал, что такое сон, судя по изможденному лицу и темнеющим кругам под глазами, обогнавшими даже его собственные. Что ж, алгоритм действий прост:
1) обзавестись более теплой одежкой;
2) выяснить, где он;
3) определить, кому он теперь и сколько должен за свое воскрешение.

— Ну и холодрыга у вас тут.

Утро на Драконьем Камне для него всегда было чем-то мистическим и завораживающим. Пребывать именно здесь нравилось Караксесу намного больше багряных стен Красного замка и шумной атмосферы Драконьего логова. Этот древний замок, вырубленный прямо в скалистом утёсе, нависал над бурными водами моря, а холодный океанический ветер окутывал его запахом соли и свежести. Первый свет рассвета медленно пробивался сквозь облака, окрашивая небо в бледно-серые и серебристые тона. Лёгкий туман, поднимающийся с моря, окутывал крепость, делая её силуэт размытым и ещё более таинственным. Мрачные, величественные драконьи каменные фигуры, украшающие стены замка, словно оживали в этом утреннем свете, отбрасывая длинные, зловещие тени. Караксес тихо хмыкал каждый раз, когда проходил мимо в своём человеческом облике. Ему было забавно видеть, каким драконов видят люди, как изображают их на фресках и гобеленах, как поклоняются им и страшатся. Решился бы кто-нибудь из простых людей подойти и заговорить с ним, зная, кто он такой на самом деле? Или точно так же его сторонились бы и боялись, или же попытались убить в таком обличье? Красный змей точно не собирался проверять, предпочитая скрывать свою способность принимать облик человека от всех, кроме своего всадника. Деймону он доверял не только свои тайны, знания и ощущения, Таргариену дракон безоговорочно вверял свою собственную жизнь, ощущал его на весьма тонком ментальном уровне и почти никогда не перечил его приказам – настолько единым целым был человек и его дракон. Однако с появлением у Деймона жены и двух дочерей их мир немного изменился, заставив впустить в свое сердце кого-то кроме него.

Караксес отчётливо помнил тот день, когда Деймон привёл Лейну знакомиться с ним, это была не первая женщина, которую он подпустил к дракону, а посему змей только громко фыркнул, отвернув свою морду. В Рейнире в подобный раз он чувствовал кровь Старой Валирии, внутри дракона что-то тянуло и откликалось на появление принцессы, он даже позволил ей погладить себя и охотно пустился в полет с обоими членами королевской семьи. В другой раз Деймон привёл к нему совершенно иную девушку, аромат которой ему не понравился, как и её помыслы - жажда власти и что-то ещё - темное, не раскрывшее своих истинных мотивов. Такой Кровавому змею запомнилась Миссария, и хорошо, что надолго она не задержалась. - И что он в ней нашёл только... - Караксес не разделял любвеобилие своего хозяина, а сердце давно принадлежат драконнице с золотой чешуей. По ней он и скучал, находясь в странствиях со своим всадником. Но стоящая перед ним женщина отличалась от всех, даже от Рейниры. Когда принц заговорил с ним на валирийском, скорее приказывая, а не прося "не упрямиться", дракон повернул к ним голову и шумно втянул запах. Лейна Веларион пахла восхитительно - смесь пламени, соли и морского бриза, свободы и гордости, она пахла морем и водой, жаждой жизни и определённо знала себе цену. Её волосы были столь же белы, как и у его хозяина, а значит леди была высокородной. Караксес снисходительно придвинул к ней свою морду и моргнул, устремил свой взор на неё пристальный. Она не побоялась протянуть к ему свою ладонь, и тогда он почувствовал ещё один знакомый запах, который змей не ощущал несколько лет. Как только ощущения смогли оформиться в более сознательную мысль, догадка подтвердилась - раздался рев ещё одного дракона. То была Вхагар - огромная и свирепая драконница Лейны. Внутри Караксеса растеклось ощущение трепета, и тот издал рычащие звуки, приветствуя собственную мать. Летать с Деймоном и его супругой было восхитительно, но ещё более волнительно было встретиться с матерью, которую Караксес пусть давно не видел, но горячо любил. Не все драконницы привязаны к своим детям, и порой ему не хватало внимания и тепла, но всю эту необходимость сместили на второй план связь, которую он установил со своим всадником, с годами она лишь крепла, и друг без друга они плохо представляли дальнейшую жизнь.

Лейна была красива и умна, не удивительно, что она смогла подарить Деймону двух прекрасных дочерей, которых мужчина спешил показать своему дракону, едва те появились на свет. Караксес ощущал волны любви, радости и трепет от человека, а Деймона не часто можно было увидеть таким обезоруживающе спокойным и счастливым. Дракон развернулся к нему всем своим корпусом и медленно приобрёл человеческие черты, представая перед своим хозяином в подобии высокого мужчины в черном плаще с такими же белыми волосами. Его глаза отдавали желтизной с вертикалями зрачков. Сначала Караксес прокашлялся, прежде чем слова сорвались с его губ. - Поздравляю, мой принц. - Его голос был тихий и приятным, как шелест листвы на ветру. Человеческого ребёнка дракон находил существом удивительным и хрупким, его охранять нужно ещё бережнее, чем своего всадника. Глаза дракона расширились, когда Деймон протянул ему одну из своих малюток, называя её имя. Руки змея дрогнули лишь раз, забирая одну из девочек, придерживая её головку. - Бейла... - повторил он имя малютки, улыбка расползлась на его лице. - Я обещаю беречь их, как все эти годы берег тебя, мой принц. - Его глаза словно стали гореть ярче при свете факелов, а обещание касалось обеих наследниц, а слово было нерушимо.

Смерть Лейны в пламени Вхагар Караксес не видел, но почувствовал сквозь их с Деймоном связь. Чужой шок и неверие, боль и злость. Она была такой же свободной и сильной как драконы, и ушла на своих собственных условиях, что было достойно уважения к усопшей драконьей всаднице, но как Вхагар решилась на такое, почему послушалась? Он не находил ответы на эти вопросы, часто думал, что сам бы никогда не смог, сколь отчаянным и твердым не был бы приказ. Дракон скорее пожертвовал бы собой и собственными магическими силами, чем позволил бы Деймону покончить со своей жизнью. Девочки росли очень быстро, такие же красавицы и умницы, как их прекрасная мама. Караксес пытался как-то поддерживать их обеих, охотно катал их под присмотром Деймона, пока дракон Бейлы был слишком мал, а дракон Рейны, к сожалению, так и не проклюнулся. Он чувствовал горечь и печаль, и расстраивался, когда никак не мог даже на время изменить исходящую от них тоску. - Лечит лишь время... - Оно и правда лечило, но чем старше становились малышки, тем отчетливее Караксес видел как черты Деймона проступают в них: дерзкие, свободолюбивые и сами себе на уме. Особенно Бейла... Иногда Караксес задавался вопросом, повлияло ли то, что именно её он взял на руки первой, либо же это просто досадное стечение обстоятельств, но именно она из сестёр была ему чуть ближе другой, да и лезла она в неприятности намного чаще Рейны, ещё и с завидной регулярностью. В чем была причина того, что Деймон запретил выпускать Лунную Плясунью из логова, достеменно Караксес не знал, но то, что юная госпожа точно попытается пробраться к своему дракону, было ему доподлинно известно. Оставалось лишь дождаться утра, чтобы проверить собственную догадку.

Густой туман окутал древние утёсы и замок мягкой, дымчатой пеленой. Словно само море поднялось к небу, туман медленно простилался над водой, окружая остров и скрывая его в своих серых объятиях. Скалы на краю обрыва то появлялись, то снова исчезали, словно видения, прячась в этом густом мареве. Туман клубился вокруг замка, его башни поднимались над этим бело-серым морем, как острые клыки чудовища. Лучи восходящего солнца постепенно проникали сквозь эту завесу, придавая ей золотистое сияние, будто воздух вспыхивает от внутреннего света. Тени и свет играли на скалах, создавая иллюзию движения — словно древний дух пробуждается вместе с рассветом. Тишина вокруг завораживала, лишь время от времени нарушаемая криками чаек и шорохом волн внизу. Грациозно рассекая воздух своими огромными, перепончатыми крыльями, Кровавый змей парил высоко над утесами, его силуэт отличался багряным пятном на фоне нежно-розового и золотистого неба. Лучи восходящего солнца касались его чешуи, заставляя ее переливаться оттенками кроваво алого и меди, как будто сам огонь заточен внутри этого величественного существа. Каждое взмахивание крыльев поднимало легкий ветер, заставляющий бушевать морские волны внизу, а мощное тело дракона скользило над темными водами, отбрасывая длинную тень на скалы.  Совершив свой утренний полет вокруг замка и его окрестностей, Караксес отправился в логово драконов, что находилось глубоко под сводами в пещере, ведущей к заливу. Ничего не стоило принять свой человеческий облик и подняться по высоким ступеням вверх, пока другие драконы пребывали в плену дремы. Прежде чем он увидел ее, он почувствовал тонкий цветочный аромат жасмина и насыщенный - сладкой клубники. Наследница Деймона как воришка кралась обходными коридорами, намереваясь нарушить приказ собственного отца, на что Караксес про себя лишь хмыкнул. Он обогнул ее, воспользовавшись тайным коридором, о которых не всем обитателям замка было известно; он замер недалеко от дверей, которые вот-вот должны были открыться перед Бейлой, и когда это случилось, он просто прислонился спиной к стене и, сложив руки на груди, произнёс тихим голосом. - Куда это вы так торопитесь, госпожа? Не припоминаю, чтобы принц Деймон дал своё разрешение на полет Плясуньи. Уж не собрались ли вы нарушить его запрет? - Девочка испугалась и вздрогнула, на что он лишь довольно хмыкнул. Глаза его были такие же обычные, как и у всех людей. Голову он склонил насмешливо на бок, рассматривая её в упор. - Мне послать кого-нибудь, чтобы разузнать, или принц Деймон сменил гнев на милость, или вы скажете мне правду? - Забавно было наблюдать, как суетливо бегали глаза на прекрасном лице, как от злости провала своего плана, она закусывала губу, а дракон терпеливо ждал ответа, разыгрывая свое маленькое представление.

Почти три недели прошло с того злополучного пасмурного вечера, когда Талия, покинув поспешно и в сердцах дом семейства Яксли, поклялась самой себе, что нога ее больше не ступит на порог сего особняка, до тех пор, по крайней мере, пока не разберется в подноготной одного из представителей этой звучной и довольно именитой на территории британских островов фамилии.
Единственным человеком, перед кем мисс Забини на самом деле испытывала чувство стыда, насколько существование подобной крамольной эмоции в принципе возможно в душе американки, была Фелиция. И за то, что ушла, не попрощавшись, и потому, что отказывалась от настойчивых встреч светловолосой колдуньи, ибо искренне боялась, что не сдержит очередного порыва возмущений, и выскажет все, что думает об ее любимом кузене, прямо в лицо юной Яксли, в непричастность которой ко всей этой темной истории Талия продолжала упорно верить.
И без того не отличаясь обилием хороших товарищей в своей жизни, Забини было откровенно грустно признавать тот факт, что единственный друг, с которым удалось так легко и быстро найти общий язык, теперь тоже от нее наверняка отвернется, а все из-за… Нет, думать о неком молодом человеке, то ли Абрахамом, то ли Оливером с рождения нареченным, совершенно не хотелось.
Вернувшись после той пылкой и брошенной прямо в лицо молодому человеку тирадой домой, Талия отдышалась, перестала чувствовать, что пар вот-вот повалит из ее ушей, и, без сил повалившись на ближайшее кресло, попыталась пораскинуть мозгами.
Привычка думать прежде чем предпринимать какие-либо действия была полезной, но, к сожалению, не всегда вовремя вспыхивала в сознании. Но в данном конкретном случае имелось у Забини подозрение, что все ее бравадные угрозы будут провалены, так толком и не начавшись. Нутро подсказывало ей — в ситуации с этим Абрахамом-Оливером замешано что-то еще, и это нечто, вероятно, определенной долей могущества явно обладает. По крайней мере, в пределах территории государства, которые ныне ограничивали физическое пребывание самой Талии.
Она так и задремала в том кресло, проснувшись в три часа пополуночи, когда почувствовала неприятное покалывание в шее, которая затекла от нахождения на протяжении достаточно длительного промежутка времени в столь неудобной позиции. Обратив внимание, что домовик накрыл ее пледом, мисс Забини поежилась, и, вглядываясь в темное звездное небо, что виднелось сквозь слегка запотевшие оконные стекла, все же перебралась в спальню. Удивительно, как этот вечер, наполненный неприятными открытиями и очень непростыми разговорами, довел молодую и обычно очень оживленную волшебницу до определенной степени морального истощения.
И на утро необходимо было все же решить, что делать. Из всего тех скудных сведений, которые у нее имелись, Талия могла сделать один единственный вывод — ничегошеньки она не знает.
Попытки копнуть глубже, с целью разобраться, могли быть опасными. Огромное количество предположений, начиная от промышленного шпионажа со стороны конкурентов, заканчивая злонамеренным отравлением Андерсона Забини, кружились в голове Талии, но мало-мальски существенных доказательств, дабы подтвердить хоть бы одну из них, девушка так и не обнаружила.
Она знала, что Абрахам Яксли был в январе этого года у них дома, под видом австралийца, назвавшись вымышленным именем, и пытаясь при этом пробраться в кабинет отца. Пробраться незаконно, естественно, и если бы не случайное стечение обстоятельств, в результате которых Талия незваного гостя и обнаружила, весь этот гадкий план его несомненно удался бы.
После была долгая беседа между молодыми людьми, изрядно приправленная душещипательной истории о тщетных поисках справедливости в этом мире, которые вел широкоплечий и статный маг, с по-детски наивным выражением лица. Талия очень злилась на саму себя, что в конечном итоге позволила ему себя одурачить. Ведь до самого конца сомневалась, что весь этот складный рассказ правдивый.
И теперь вынуждена была пожимать плоды своей доверчивости, чувствуя себя необычайно глупой и в крайней степени одураченной. Врожденное упрямство и юношеский максимализм не позволял просто вот взять, и забыть обо всем случившемся. Можно было изолироваться, заняться работой, в конечном итоге уехать из Англии обратно домой, и более никогда не вспоминать ни Абрахама, ни Фел, ни все это злосчастное семейство. Но Талия была бы не Талией, по фамилии Забини, если бы поступила именно так, позволив этому коварному джентльмену и дальше продолжать вести свои грязные делишки. Один Мерлин знает, да и то совсем не факт, что там на уме у рослого англичанина, продолжавшего упорно отрицать свою причастность к каким бы то ни было тайным операциям.
Официально он числится на службе дипломатом. С этого девушка и предпочла начать, очень осторожно, стараясь не привлекать лишнего внимания, разузнав, что на самом деле, если такой мистер Абрахам Яксли в числе сотрудников британского министерства. Это злило, но в то же время настораживало, еще больше, ведь могло означать, что и власть имущие, заседающие на высших должностях в лондонском филиале, были замешаны в этом… Этом чем-то.
Готовая едва ли не обои со стен голыми руками содрать от бессилия, Талия вынуждена была отчаянно пытаться избежать попыток самого мистера Яксли с ней встретится. Возможно, совесть замучила и перед кузиной стало неудобно, или же, что куда вероятнее, не хотелось ненужных свидетелей, от которых, в то же время, едва ли можно ожидать какой бы то ни было опасности, без присмотра оставлять, но Абрахам проявлял очень завидную настойчивость. В определенных кругах поползли слухи о тех предполагаемых интересных взаимоотношениях, что чисто гипотетически могут связывать эту экзотическую парочку. Благо, даже мало-мальски близких знакомых у мисс Забини все так же не имелось, а потому всех вопросов о своей на деле напрочь отсутствующей личной жизни ей избежать удалось.
Подумав, что с американским Министерством все же стоит связаться, тем более, что отец одного из ее бывших однокашников занимал довольно таки внушительную должность, считаясь одним из самых влиятельных чиновников Вашингтона, и мог, при правильном подходе, оказать содействие в ее импровизированном расследовании, Талия уже собралась было сесть за написание соответствующего письма, как внезапно наткнулась взглядом на соответствующую фигуру.
Было относительно ясное утро. Оживленный Косой переулок все еще продолжал обсуждать лавину новостей, свалившуюся на их головы в последние несколько дней. Падение Темного Лорда, окончания затянувшегося противостояния, гибель огромного количества людей, и роль годовалого младенца, благодаря которому все вышеупомянутое и случилось, не могли оставить равнодушным никого, даже Талию, считающуюся в каком-то смысле сторонним наблюдателем. Еще неделю назад половина здешних магазинов была на грани закрытия. Теперь же от наплыва клиентов не могли отбиться даже торгующими приспособлениями для квиддича лавки — страна, все еще не оправившаяся до конца от недавних ужасов, стремительно оживала. Волшебникам хотелось видеть друг друга, общаться во весь голос, а уж от мелькающих в разные стороны детских макушек, в сопровождении заливистого и громкого смеха, прохода и вовсе не было.
Мисс Забини только-только вышла из Гринготтса, куда заходила по делам компании, и теперь, прежде чем отправиться по дальнейшим делам, одним из которых и числилось намерение связаться с представителями властей родного государства, решила заглянуть в кафе-мороженое, дабы отведать если не мороженного, что холодным, пусть и ясным, ноябрьским днем казалось не совсем уместным, но чего-либо съестного, ибо позавтракать после пробуждения несколькими часами ранее Талия не успела.
Столкнулись с Абрахамом они прямо у входа в кафе. Девушка сразу же догадалась, что молодой человек так просто не уйдет, а если она начнет сопротивляться… Что ж, ближайший же выпуск «Еженедельной ведьмы» будет украшен экспрессивным очерком на тему «разборок влюбленной парочки прямо посреди главной торговой улицы Лондона».
Но дело даже не в гипотетических сплетнях. Возможный побег казался действом трусливым, и сейчас, когда эмоции слегка поостыли, Забини пришла к выводу, что стоит все же выслушать господина Яксли, пусть и на мирный разговор двух знакомых она отнюдь не была настроена.
Сделав еще шаг, колдунья остановилась, оглядываясь беглым взглядом полупустое помещение кафе.
— Сядем? Вон там, в углу, будет тихо, — без приветствий заявила Талия, и тут же двинулась в указанном направлении, чувствуя что Абрахам, немного помедлив, все же бесшумно скользнул следом. Устроившись за столиком, и пользуясь тем, что официант пока еще не добрался до новых посетителей, тут же перешла к делу. — Ну? Что же вы мне так упорно намереваетесь сказать на протяжении последних недель, мистер Яксли?

[indent] у нее будто отняли все еще до рождения, просто потому, что родилась младшей. родилась третьей. ее любили — ей родительская любовь доставалась просто так, без необходимости заслужить, от нее ничего не требовали, у нее было больше свободы — никакого груза наследия на плечах, и когда-то давно она думала, что ей повезло, потому что быть старшим — это значит нести ответственность, а она не умела [и не хотела].

[indent] постепенно любви и свободы стало недостаточно. Рейнис росла, росли и ее амбиции; она младшая, но она тоже дракон. в ее крови то же пламя. чем она хуже Висеньи? тем, что вторая? тем, что не так хороша во владении мечом? но разве только мечи решают? Висенья получает все не благодаря ее талантам, а потому, что она  п е р в а я. это нечестно, думает Рейнис. это ужасно нечестно. даже то, что именно Висенья должна оседлать Мераксес. и то, что должна выйти замуж за Эйгона. все — ей.

[indent] Рейнис жаль отца, она часто навещает его покои, проверяет, все ли в порядке [насколько может быть в порядке], иногда он просит ее спеть и она поет, ему нравится ее голос. он угасает, уходит, а Рейнис не может до конца осознать, что это будет навсегда и он не вернется. не может принять пока что. знает, что будет плакать, но также знает, что скорбь — не для нее. она не умеет скорбеть. она скорее будет веселиться еще больше, чтобы стереть свою тоску и заглушить смехом.

[indent] valar morghulis, все это знают.

[indent] летать на Мераксес — удовольствие, ни с чем не сравнимое; на земле Рейнис чувствует себя совсем не так, как в небе. небо и ветер — ее стихия, там она понимает, что  д о м а. по-настоящему дома. она хочет облететь весь мир, добраться до самого Закатного моря, и иногда думает — может, так и сделать. сесть на Мераксес и улететь неизвестно куда, оставить позади умирающего отца и все, что с этим связано. собственная жизнь теряет равновесие. реальность шаткая; когда главой их дома станет Эйгон, все изменится. Висенья выйдет за него замуж, а Рейнис...

[indent] это было обиднее всего. и это пугало — ее будущее казалось слишком зыбким. ей тоже придется выйти замуж? или ей разрешат не выходить? в последнее Рейнис не верит; она бывает наивной, но не всегда. через ее брачный союз можно было бы скрепить связь с... с кем угодно, кто будет выгоден, и ей придется послушаться.

[indent] думать об этом так страшно, что лучше не думать совсем ни о чем, кроме музыки. музыка, как и полет, помогает и лечит, музыка огнем льется из кончиков пальцев, ласкающих струны, голос вплетается в мелодию, в унисон с голосами менестрелей. то, что они в ее покоях, наверное, неправильно, они взрослые мужчины, но они просто барды, и если даже смотрят на нее не просто с восхищением, то и что с того? смотреть можно, трогать нельзя. Рейнис нравятся их взгляды, их комплименты, то, как они стараются ей угодить, то, как воспевают ее красоту — кто-то искренне, а кто-то и из желания простой корысти. ей неважно, почему. ей важно, что ее  л ю б я т — пусть это всего лишь простолюдины. ей нужно купаться в этой любви, в этом восторге, и она купается. подпевает им, серебристо смеется, заправляет локон за ухо, качает ногами в такт музыке... кто-то обязательно услышит, думает она. пусть услышат. пусть увидят. она не делает ничего плохого.

Висенья считает иначе, но Рейнис не собирается спрашивать у нее разрешения — и все же немного пугается, чутким слухом уловив чужие приближающиеся шаги: сестру она не боится, но ссориться с ней хочется не всегда. иногда пламя внутри полыхает ярко и брызжет наружу резкими словами, но этот день слишком хороший для ссор. в следующую секунду Рейнис понимает, что это шаги Эйгона и тогда мгновенно расслабляется. с ним проще. с ним легче. с ним легко. она чувствует стыд, но тоже всего на мгновение, и встречает брата улыбкой, так, будто только его здесь и ждала.

[indent] менестрели быстро ретируются; Рейнис едва удостаивает их взглядами. снова заправляет непослушный серебристый локон за ухо, зная, что этот жест выглядит мило. ей нравится очаровывать, но очаровывать Эйгона — нечто совершенно особенное. игра с огнем, который она так любит. запретная территория, то, чего ей точно нельзя касаться даже в мыслях, но...

[indent] [но он же тоже что-то такое чувствует, она уверена
[indent]  [indent] такое поведение недопустимо, но ей это определенно нравится]

[indent] — Мераксес выбрала меня, — упрямо отвечает Рейнис. — она сама выбрала меня. будь иначе, я бы даже не подошла к ней.

[indent] драконы — не лошади и не собаки, у них нет хозяев, Таргариены их всадники, но лишь потому, что драконы позволяют им это. ее связь с Мераксес отныне не менее крепкая, чем с родственниками по крови, и решила это не она. кто виноват, что Висенья больше времени проводила за тренировками, а Рейнис — возле драконов?

[indent] на словах о браке она внутренне вздрагивает, но только внутренне, внешне в лице почти не меняется. вот оно, то, что так давно висело тенью грозы. если бы все зависело только от Висеньи, она непременно выдала бы младшую сестру замуж, как только та расцвела — с глаз подальше [Рей хочет на нее злиться и злится по поводу и без повода].

[indent] прикосновение Эйгона и жжет, и согревает. Рейнис опускает глаза: сама хотела бы быть счастливой, но не видит никакого счастья вне дома. вдали от брата и от сестры.

[indent] интересно, кого Висенья предложила бы ей в мужья? самого старого и толстого из всех лордов? Рейнис спросила бы, но — нельзя. она должна выглядеть  х о р о ш е й. она хочет выглядеть как можно лучше в глазах Эйгона, и не только внешне.

[indent] выход вертится в мыслях танцем дикого ветра, безумный выход, но единственно возможный. Рейнис старается отгонять от себя эти мысли, но они возвращаются. ее менестрели поют об этом, вплетая слова в гобелен истории.

«у дракона три головы»

[indent] она накрывает ладонью руку брата, легко сжимает пальцы, смотрит, чуть склонив голову набок. изучает. запоминает. нет никого из мужчин, кто был бы таким же красивым.

[indent] — именно потому, что я дочь Валирии, мой брак — сложность, разве нет? вместе со мной мой муж, кем бы он ни был, получит дракона. Мераксес не будет его слушать, конечно же, но разве мы готовы терять ее сейчас? — Вхагар еще не окрепла, огневая мощь Мераксес им нужна. ни один муж не будет рад отпускать жену в полет на драконе. — наши драконы должны принадлежать только нам. только мы можем летать на них. только мы слышим их, и они отвечают нам, — Рейнис проводит языком по губам. — мне нельзя выходить замуж за вестеросцев. за кого-либо, в ком нет валирийской крови. я хочу быть счастлива, но я не буду счастлива где-то еще. мне хорошо здесь. с тобой. то есть, с вами, — будто случайно оговорилась, но случайности не случайны. Рейнис намекает, Рейнис каждым словом / жестом / взглядом / улыбкой дает понять.

у дракона три головы.
у них есть три дракона.
их трое.

[indent] — я могу не собирать у себя менестрелей, — она невинно взмахивает ресницами. — если они мешают.

Оранжевый закат ярко пылал над небосклоном, медленно опускаясь за горизонт планеты. Асока стояла посреди небольшой поляны, сплошь усыпанной высокими травами, и с интересом наблюдала за Эзрой. Они совсем недавно познакомились, но Тано было любопытно посмотреть на его тренировку, оценить потенциал этого мальчишки. И зрелище, которое представало перед её глазами, умиляло тогруту.

«Желание быстрого обретения знаний, безудержное стремление обрести как можно больше силы, кого-то он мне напоминает…» — женщина едва заметно хитро ухмыльнулась, глядя на то, как Бриджер резко орудует мечом, а затем решила подойти поближе.

— Сила и мощь, говоришь? Дайка посмотреть, — Асока спокойно протянула руку вперёд, попросив Эзру передать ей оружие.

Хитрый план, как преподать самонадеянному Бриджеру хороший урок, родился за секунду, и ловкие оранжевые пальчики спешно извлекли кристалл из рукоятки.

— Эй, что ты делаешь?! — в один момент послышалось недовольное восклицание Эзры.

— Учу тебя, — резко, дерзко и почти нагло отозвалась Тано, — Попробуй теперь отразить мои атаки и показать мне ту силу, о которой ты только что говорил…

Одним лёгким движением Асока взмахнула рукой, оправляя кристалл из меча Бриджера куда-то в неизвестном направлении, среди высоких изумрудных трав, а вторым — моментально вернула разобранный меч своему «зазнавшемуся» ученику.

Ещё через секунду её белые клинки, будто сами прыгнули в руки тогруте, и, не давая Эзре ни минуты на раздумья, женщина атаковала его.

— Эй, так не честно! Я не могу защититься без кристалла… Я не могу найти его…

Как и думала Асока, посыпались хаотичные оправдания по поводу «жёсткости» её обучения, но Тано изначально была к этому готова, пожалуй, даже она и ждала такой реакции.

— Бои с настоящими противниками никогда не бывают честными. Сконцентрируйся. Попробуй ощутить его через Силу… — быстро бросила короткий совет тогрута, при этом не переставая всё так же настойчиво нападать на Эзру.

Взмах мечом, ещё один, очередной приём… И вот её тактика удалась.

«Похоже, Эзра действительно учится так же быстро, как я предполагала», — только и успела про себя подумать женщина, прежде, чем новая её дерзкая атака легко была блокирована уже полностью собранным световым мечом Бриджера.

— Надеюсь, этот урок чему-то тебя научил, — загадочно ухмыляясь, Тано деактивировала свои белые световые клинки и чуть отошла от Эзры.

Ответ, который она получила от Бриджера, полностью её удовлетворил. Будь то, джедай, или серый джедай, не столь важно, никогда нельзя забывать о самоконтроле, никогда нельзя поддаваться пьянящему соблазну быстрого обретения мощи и гордыне, никогда нельзя терять гармонию и баланс с Силой. Асоке хотелось верить, что она, сейчас, в самом начале пути молодого джедая, смогла донести до него эту простую, но первую и крайне важную истину.

Желание непомерной Силы, гордыня, самопревозношение, излишние несбалансированные эмоции ведут на тёмную сторону. И хоть Асока уже давно не была джедаем в полной мере, она почему-то чувствовала, что должна была уберечь от подобных ошибок, уберечь друзей и близких, так, как когда-то она не смогла уберечь… Его…

Сначала люди жили своей обычной жизнью: папы и мамы ходили на работу, дети ненавидели подниматься в школу, по выходным в частных домах иногда устраивали вечеринки или пижамные посиделки, а магазины обеспечивали удовлетворённостью любой уровень потреблядства.
И никто из них не догадывался, что однажды в небе взвоет сирена биохимической опасности.
Почему сирена биохимической опасности? Да чёрт его знает, едва ли кто-то успел бы придумать предупреждение «Осторожно — зомби. Не выходите из дома, если не хотите, чтобы ваши мозги высосали через трубочку!». Или не через трубочку. Или выели чайной ложкой. Или даже ложкой бы не воспользовались.
Вирус начал распространяться слишком уж быстро. В одно мгновение двери лаборатории герметично закрываются, чтобы не допустить распространение заразы среди сотрудников, в другое — загораются красные лампочки предупреждения, а в третье — через пару дней где-то на окраине города внучок с лишним весом обгладывает бабушкину ногу. Даже во время пандемий супергриппа люди не всегда соблюдали правила безопасности: зачем, ведь их-то точно пронесёт, иммунитет крепкий, что может случиться от часа без средств индивидуальной защиты? Самонадеянность — главный враг, и всегда им была.
Округа приходит в запустение. Некому работать на производствах, некому содержать оборудование; электромонтёр кокнул жену и посасывает её мозг, полицейский ничем не может помочь, потому что тоже чувствует странную тягу к мясцу, Продавщица, к которой ты каждый день ходил за хлебушком, может неожиданно кинуться на тебя, щёлкая челюстями, а садовник отчего-то решил, что газонокосилкой лучше всего равнять не газоны, а людские головы.
Потом зомби начали жрать не только людей, а всё подряд.
«На четыре часа. Смотри за ограждением».
Авантюрин, мурлыкая под нос навязчивую мелодию, кивает в ответ на предупреждение по внутренней связи коммуникатора и переводит взгляд. Здесь, на крыше заброшенного магазина, сколько хватает взора видно подъездные дороги, на которых навалены заграждения против любых несанкционированных попыток прорваться внутрь города. А ещё нет времени разглядывать, обычный ли человек пытается попасть внутрь, или же зомби. У Авантюрина — отличная антиматериальная снайперская винтовка с упором на треногу, а ещё полный комплект обмундирования группы огневой поддержки и маска-намордник на половину лица [фильтрация воздуха — сейчас отнюдь не лишнее].
Выстрел.
Бредущий по дороге человек спотыкается и падает навзничь с разлетевшейся на ошмётки кости и мозга головой.
— Один есть, — негромко говорит он в коммуникатор.
На той стороне Топаз явно фыркает, сдерживая смешок. Опал продолжает молчать.
«Не первый и не последний. Мы здесь надолго».
Интересно, как именно вирус проник во внешний мир? Может быть, кто-то из учёных заразился, а потом сбежал в попытке уклониться от наказания за нерадивое обращение с биологически опасным материалом. И, привет — планета уже не будет жить так, как прежде. Но всё это только додумки, потому что правительство всё равно никогда не расскажет, как всё было на самом деле.
Авантюрин складывает треногу и убирает снайперку в футляр. Небольшой перерыв, пока на горизонте никого не видать. В крайнем случае ему сообщат товарищи. Оружие изобрести — изобрели, а лекарства к нему в комплекте почему-то не поставили. Такая вот незадача.
От города до лаборатории примерно пару часов пути. У них простой приказ: добраться до лаборатории и, если хоть кто-то из учёных там всё ещё жив – оказывать поддержку и охрану до того дня, пока антидот не будет найден. Правительство окопалось в суперохраняемом и суперсовременном бункере под землёй, видимо, просто дожидаясь, пока какое-нибудь светило науки решит все проблемы за них. Вполне ожидаемая позиция.
Лаборатория встречает их запертыми дверями и абсолютно мёртвым, неживым видом. Опал подключается к внешней панели управления, пытаясь вскрыть главный вход, Авантюрин и Топаз же остаются поодаль, чтобы не мешать и при этом отслеживать возможное появление зомби поблизости. Зомби появиться не успевают, а вот интерком неожиданно оживает голосом с механическими помехами.
— О, так кто-то всё ещё жив, — заинтересованно тянет Авантюрин, передвигаясь ближе к Опалу. – КММ, группа ликвидации. Нас послали проверить, есть ли в лаборатории ещё хоть кто-то, способный работать. Ну и оказать посильную помощь в охране объекта от зомби.
Топаз пихает его локтем в бок и укоризненно смотрит, Авантюрин открыто улыбается [только за маской-фильтром всё равно не видно].
— Пустите? – спрашивает Топаз, перенимая инициативу разговора. – У нас есть оружие. Кое-что из медикаментов. Мы правда пришли помочь.

I broke the cup
I broke the car
I broke the race

после пяти с гаком десятков кругов на треке визг мотора стоит в ушах ещё какое-то время; и иногда это хорошо.

после пяти с гаком десятков кругов на треке полулёжа с перегрузками от торможения с трёхсот сорока четырёх километров в час до восьмидесяти двух, ноги какое-то время едва тебя держат и во всём теле всё ещё сохраняется этот особый мандраж; и иногда это хорошо.

после пяти с гаком десятков кругов на треке... ну, в общем, иногда хочется петь и плясать и обнимать весь мир. но не сегодня.

сегодня от этого шума в ушах и вялости в ногах его подташнивает.
а может, это так ощущается потихоньку заползающий ему за шиворот страх перед масштабом последствий уикенда, вырастающих у него за спиной подобно Монблану. давить тапку в пол на вегасовском бульваре и превышать максимальную казалось бы для болида скорость? херня полная. отвечать перед спонсорами за угробленную в хлам тачку, когда ты даже ни при чём? да от такого любого космонавта вывернет в первую же урну.

Карлос прекрасно знает, каких бешеных денег стоит новая батарея, шасси, даже грёбаный монокок пробило этой крышкой едва ли не насквозь. как он ноги целыми унёс - не понятно. в интернете все пишут - “Сайнс проклят”, а он издаёт кривой сдавленный смешок и думает - был бы проклят, не сидел бы в паддоке и не пялился бы тупо на горы отработанных шин, а в лучшем случае лежал бы в больничке; в худшем...

о худшем он не думает. голос его и так ломается до сих пор, надрываясь в самых непредсказуемых местах от попыток сдержать бушующую внутри бурю обиды и возмущения - на мир, на сраный Вегас, на Либерти, на себя, на проклятую крышку, на всю эту гоночную мясорубку, на Вольффа, на Хэмильтона... снова на себя - конечно, на себя - но куда больше на Либерти и их тупые схемы и представления о развлечениях, и ослиное нежелание эти представления как-то менять. вот если бы это был Макс... или если бы это был Льюис. от трека и всей этой затеи уже бы к обеду следующего дня камня на камне не осталось, но это был Сайнс, а значит - пое... пффф.

голос его так и ломается, и он старается молчать.
в одной руке сжимает полудохлый телефон, пальцами второй перебирает растрёпанные от подшлемника и кепки волосы. как они там говорят? что он часто выглядит так, будто он spaced out - отключился, значит, дезориентировался, потерялся... ещё там было... а, да - только что вспомнил, что забыл выключить плиту. потеряешься тут, ещё бы.

Шарль - да и остальные - где-то там, снаружи. заслуженно отмечает второе место, отрабатывает свои бразильские косяки. Карлос морщится, вспоминая своё пред-уикэндовое интервью: “нам надо будет ещё провести... надеюсь! подиумную церемонию”. ага. нет, конечно, у Леклера она была, и есть, и - он уже действительно потерялся во времени после его собственного короткого, а вовсе даже не часового (слава богу) интервью - может, до сих пор идёт, кто знает! он рад за Шарля. честно, правда, искренне, мать его рад, но пока что глубоко внутри, а вот эта вся гадость - она вся на поверхности, бурлит под самой кожей и норовит перелиться через край.

конечно, он прорвался до шестого места. “я рад, что закончил гонку выше тех, кто выступал за мой штраф” - самое большое, на что его хватило (и это сто процентов растащат на цитаты, но так тому и быть), а потом: пустота.
пустота, изредка заполняемая хлопком и фантомным ощущением удара во всём теле. обычно он не склонен так дико долго отходить от инцидентов, но, похоже, этот наложился на общий шок, непонимание, несправедливость, размер и масштаб ущерба (плюс дурацкий кубок) и ещё - зудящее в затылке ощущение, что вылетел этот лючок в него не просто так. кто-то приложил к этому руку. кто-то должен был. вряд ли, конечно, метили именно в него - невозможно спрогнозировать цель на таких скоростях и в таких условиях, даже если ты инженер RBR, но создать условия для катастрофы? ничего нового.

Карлос меняет позу на полу - спина и шея до сих пор немного ноют, совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы напоминать. смотрит на часы: время невозможно медленно капает куда-то к четырём утра, и это, конечно, полный садизм. ещё одно кольцо, через которое Либерти заставляет их скакать, как акробатов на манеже. “праймтайм в Вегасе” - не пошло бы оно нахрен, потому что это совсем не праймтайм у него в голове. но кому какое дело - а спать всё равно не получится, потому что страх и обида, и оно всё прям вот тут.

С щитом наперевес Стив Роджерс бежал со скоростью примерно тридцать миль в час. Намного быстрее, чем мог бы бежать среднестатистический человек на пределе своих возможностей, и немногим быстрее самого быстрого в мире бегуна на короткую дистанцию среди тех людей, у кого не было в арсенале его сверхъестественных способностей, обусловленных сывороткой суперсолдата. Ни дыхание, ни сердцебиение, однако, ни на мгновение не сбивались со своих размеренных показателей, свойственных скорее человеку, совершающему неспешную, созерцательную прогулку по парку, чем ведущему погоню бойцу.

Факт же оставался фактом — Стив Роджерс вёл погоню, выжимая из себя тридцать миль в час.

С какими бы скоростью, форой и будто специально сконструированной для побегов крышей без каких-либо препятствий сейчас не бежал от преследования стрелок, только что пустивший в Ника Фьюри три пули и оставивший Стива один на один с флэшкой и словами «ЩИТ был скомпрометирован, запомни, никому не доверяй», он точно не мог убежать от Стива, чья скорость в этот момент не достигала даже половины максимально возможной, будучи лишь по закону подлости ограниченной лабиринтом несуразного офисного ландшафта, через который Стив гнался за стрелком, глядя на его размытую фигуру сквозь стеклянный потолок.

Однако вот он бежал со скоростью тридцать миль в час, прокладывая себе путь щитом и превращая серпантин из безликих, однообразных опенспейсов с панорамными окнами и стеклянной крышей в подобие миниатюрного побоища, погребённого под канцелярскими и офисными принадлежностями, обломками повреждённой мебели, оргтехники, фанеры, гипсокартона и осколками битого стекла, а дистанция между ним и бегуном оставалась неизменной, как если бы он бежал почти с той же скоростью, что и Стив. И хотя Стив находил эту перспективу слегка маловероятной, он не собирался удивляться ей сейчас.

Прежде, ещё в годы войны с Гидрой, в сороковые, на памяти Стива был только один человек, который бы мог, используя лишь половину своего потенциала, сравниться с ним по силе и скорости после того, как он, Стив, стал суперсолдатом, поскольку этот человек тоже был суперсолдатом, однако с того времени мир претерпел слишком много изменений, чтобы удивляться чему-то такому.

Взять хотя бы то, что за время его семидесятилетней заморозки человечество не только полетело в космос, но уже вполне неплохо там освоилось, а не так давно и сам Стив сражался с пришельцами из космоса — да и как сражался? бок о бок с человеком в летающем железном костюме, дуэтом первоклассных наёмников, человеком, который может превращаться в монстра по поводу и без, и — надо же! — ещё одним пришельцем.

Нет, в самом деле, Стив не собирался удивляться. Даже если вдруг окажется, что этот бегун-стрелок тоже пришелец, монстр-наёмник или же суперсолдат. Сейчас для Стива он был всего лишь ещё одним плохим парнем. Три пули в груди Ника Фьюри свидетельствовали об этом более чем красноречиво. А Стив Роджерс, вне зависимости оттого, пришельцем ли, суперсолдатом ли был его противник, был никогда не прочь указать плохому парню, что это плохо — быть плохим парнем, и никакие глобальные мировые перемены и вынужденная аренда арктических льдов в качестве спального места на протяжении десятилетий не могли этого изменить.

С ударом щита по гипсокартонной стене очередной опенспейс сменился идеально прямым длинным коридором с панорамным окном в самом конце. Отсутствие препятствий, наконец, позволило Стиву разбежаться и ускориться, и, когда он покрыл половину пути, стрелок, молниеносным движением промелькнув за стеклом, прыгнул на крышу соседнего офисного здания. Мгновение-другое — и разбитое окно и поломанные жалюзи разлетелись в воздухе каскадом осколков и обломков, а Стив, закрывшись щитом и сделав прыжок-кувырок, приземлился следом.

Стрелок уже достиг другого конца крыши. Времени на раздумья больше не оставалось.

Даже не целясь, Стив отточенным движением замахнулся и бросил щит в стрелка, и тогда произошло то, чего он не ожидал — он всё-таки удивился.

Вдруг стрелок, запрыгнувший на парапет здания, развернулся и, не сдвинувшись с места ни на дюйм, с лёгкостью поймал летящий в него щит выставленной вперёд металлической рукой прямо в воздухе. И всё это — до невозможности знакомым движением. Стрелок склонил голову, и лицо, скрытое за тактической маской, обратилось сперва к щиту и только потом к Стиву. И, когда их взгляды, в конце концов, встретились, на короткое мгновение Стив замер, способный справиться с этим внезапным откровением реальности, резко сжавшейся до размеров этого человека, только в абсолютной неподвижности.

Впервые с начала погони сердце сбилось с привычного ритма, начав хаотично сбоить в грудной клетке.

«Ты же…»

Вот в чём откровение — Стив знал эту фигуру.

Он видел её прежде.

Он видел и эту фигуру, и эту маску, и взгляд этих глаз, и это движение, с которым его щит прежде всегда оказывался в плену чужой руки, единственной на памяти Стива, способной сдержать удар щита наравне с ним и с подобной лёгкостью. У него даже перехватывало дыхание каждый раз, когда он это видел, до того красивым и выверенным выглядел захват щита со стороны. Изящный, отточенный, превосходный продукт превосходной мышечной памяти. Он бы ни за что не смог забыть эту манеру двигаться и вести бой ни с одной другой. Сыворотка суперсолдата гарантировала ему абсолютную память даже на мельчайшие детали — и на памяти Стива только один человек во время сражения вёл себя так. Так, чтобы быть способным противостоять Стиву на равных.

И этот человек

«…должен быть мёртв…»

Стив смотрел на стрелка, почти не веря собственным глазам и мыслям.

Перед ним был никто иной как Зимний солдат. Суперсолдат-наёмник Гидры из сороковых.

Тот самый суперсолдат.

Мёртвый суперсолдат.

Погибший семьдесят лет назад.

Это должна была быть какая-то ошибка.

Но Стив знал, что не ошибся — глаза не обманывали его — каким-то ему пока совершенно непостижимым образом этот стрелок на крыше и тот суперсолдат на войне были одним и тем же человеком. Не суперсолдатом, которого бы просто создали по образу и подобию Зимнего солдата, потому что, как и Стив, он был самым успешным сверхсозданием на стороне противника, которого было целесообразно воссоздать заново для своей армии, не суперсолдата, которого сам Зимний солдат мог бы научить быть собой — нет, самим Зимним солдатом.

И Стив знал это. Видел. Чувствовал. Как тогда, в сороковые, когда, увидев этого суперсолдата на оккупированных фашистами землях Италии, впервые, он подумал: он такой же, как я — так знал и чувствовал Стив сейчас.

Вопреки тому, что с их последней встречи прошло семьдесят лет.

Несмотря на то, что в их последнюю встречу Зимний солдат и вовсе погиб, упав с поезда в щербатую пасть какого-то безымянного ущелья.

Тогда Стив собственными глазами увидел то, после чего люди попросту не выживают. Даже тот, в чьих жилах течёт сыворотка суперсолдата, не должен был пережить подобное падание.

Но сейчас Стив видел его — совершенно точно именно его — выжившего, пережившего — и медленно осознавал. Он же сам выжил после семидесятилетнего погребения посреди льдов Арктики. Выжил ведь?

Почему бы другому суперсолдату не пережить другие льды — и падение в другую бездну?

Зимний солдат снова посмотрел на щит, и Стив спросил себя, может, в этот момент он переживает то же откровение, что и он сам мгновение назад, при виде фигуры из столь далёкого прошлого, что больше походило на полузабытый сон или дежа вю? Может ли — вдруг он всё-таки узнал и вспомнил его?

— Ты помнишь меня? — вопрос шальной пулей сорвался с губ Стива прежде, чем он смог, как следует, обдумать его, взвесить и измерить, осознать весь масштаб, всю ту историю, которая неупокоенным призраком скрывалась за ним.

Прошло грёбаных семьдесят лет.

«Он никогда не помнил тебя», — почти сразу напомнил себе Стив, возможно, впервые со времён мнимой гибели Зимнего солдата, и почему-то этот факт отозвался в нём сожалением. После разморозки он встретил ещё одного не последнего в своей жизни человека — и он тоже не помнил его. Впрочем, он и не должен был, ведь... — «Он не помнил тебя в сороковые, Роджерс, хотя вы сталкивались на каждой операции. Вы ни разу не начинали бой, в которым бы оба узнавали друг друга. Он никогда не помнил тебя. Каждый грёбаный раз был как первый. С чего бы ему помнить тебя сейчас?»

Но он так и не додумал эту мысль до конца.

Зимний солдат пришёл в движение и бросил щит обратно Стиву.

Удар оказался куда сильней, чем Стив его помнил — замах металлической руки, которой не было в сороковых, привнёс в эмпирику Зимнего солдата что-то реально новое, прежде Стивом не прожитое, но вызывающее непреодолимое желание прожить. Стив поймал щит, чувствуя, как кинетической энергией его неумолимо быстро ведёт назад, и резко затормозил. А когда поднял взгляд, на парапете уже никого не было.

Он остался один — не просто на крыше, но, кажется, в целом мире — и теперь не должен был доверять никому.

Оранжевый закат ярко пылал над небосклоном, медленно опускаясь за горизонт планеты. Асока стояла посреди небольшой поляны, сплошь усыпанной высокими травами, и с интересом наблюдала за Эзрой. Они совсем недавно познакомились, но Тано было любопытно посмотреть на его тренировку, оценить потенциал этого мальчишки. И зрелище, которое представало перед её глазами, умиляло тогруту.

«Желание быстрого обретения знаний, безудержное стремление обрести как можно больше силы, кого-то он мне напоминает…» — женщина едва заметно хитро ухмыльнулась, глядя на то, как Бриджер резко орудует мечом, а затем решила подойти поближе.

— Сила и мощь, говоришь? Дайка посмотреть, — Асока спокойно протянула руку вперёд, попросив Эзру передать ей оружие.

Хитрый план, как преподать самонадеянному Бриджеру хороший урок, родился за секунду, и ловкие оранжевые пальчики спешно извлекли кристалл из рукоятки.

— Эй, что ты делаешь?! — в один момент послышалось недовольное восклицание Эзры.

— Учу тебя, — резко, дерзко и почти нагло отозвалась Тано, — Попробуй теперь отразить мои атаки и показать мне ту силу, о которой ты только что говорил…

Одним лёгким движением Асока взмахнула рукой, оправляя кристалл из меча Бриджера куда-то в неизвестном направлении, среди высоких изумрудных трав, а вторым — моментально вернула разобранный меч своему «зазнавшемуся» ученику.

Ещё через секунду её белые клинки, будто сами прыгнули в руки тогруте, и, не давая Эзре ни минуты на раздумья, женщина атаковала его.

— Эй, так не честно! Я не могу защититься без кристалла… Я не могу найти его…

Как и думала Асока, посыпались хаотичные оправдания по поводу «жёсткости» её обучения, но Тано изначально была к этому готова, пожалуй, даже она и ждала такой реакции.

— Бои с настоящими противниками никогда не бывают честными. Сконцентрируйся. Попробуй ощутить его через Силу… — быстро бросила короткий совет тогрута, при этом не переставая всё так же настойчиво нападать на Эзру.

Взмах мечом, ещё один, очередной приём… И вот её тактика удалась.

«Похоже, Эзра действительно учится так же быстро, как я предполагала», — только и успела про себя подумать женщина, прежде, чем новая её дерзкая атака легко была блокирована уже полностью собранным световым мечом Бриджера.

— Надеюсь, этот урок чему-то тебя научил, — загадочно ухмыляясь, Тано деактивировала свои белые световые клинки и чуть отошла от Эзры.

Ответ, который она получила от Бриджера, полностью её удовлетворил. Будь то, джедай, или серый джедай, не столь важно, никогда нельзя забывать о самоконтроле, никогда нельзя поддаваться пьянящему соблазну быстрого обретения мощи и гордыне, никогда нельзя терять гармонию и баланс с Силой. Асоке хотелось верить, что она, сейчас, в самом начале пути молодого джедая, смогла донести до него эту простую, но первую и крайне важную истину.

Желание непомерной Силы, гордыня, самопревозношение, излишние несбалансированные эмоции ведут на тёмную сторону. И хоть Асока уже давно не была джедаем в полной мере, она почему-то чувствовала, что должна была уберечь от подобных ошибок, уберечь друзей и близких, так, как когда-то она не смогла уберечь… Его…

Оранжевый закат ярко пылал над небосклоном, медленно опускаясь за горизонт планеты. Асока стояла посреди небольшой поляны, сплошь усыпанной высокими травами, и с интересом наблюдала за Эзрой. Они совсем недавно познакомились, но Тано было любопытно посмотреть на его тренировку, оценить потенциал этого мальчишки. И зрелище, которое представало перед её глазами, умиляло тогруту.

«Желание быстрого обретения знаний, безудержное стремление обрести как можно больше силы, кого-то он мне напоминает…» — женщина едва заметно хитро ухмыльнулась, глядя на то, как Бриджер резко орудует мечом, а затем решила подойти поближе.

— Сила и мощь, говоришь? Дайка посмотреть, — Асока спокойно протянула руку вперёд, попросив Эзру передать ей оружие.

Хитрый план, как преподать самонадеянному Бриджеру хороший урок, родился за секунду, и ловкие оранжевые пальчики спешно извлекли кристалл из рукоятки.

— Эй, что ты делаешь?! — в один момент послышалось недовольное восклицание Эзры.

— Учу тебя, — резко, дерзко и почти нагло отозвалась Тано, — Попробуй теперь отразить мои атаки и показать мне ту силу, о которой ты только что говорил…

Одним лёгким движением Асока взмахнула рукой, оправляя кристалл из меча Бриджера куда-то в неизвестном направлении, среди высоких изумрудных трав, а вторым — моментально вернула разобранный меч своему «зазнавшемуся» ученику.

Ещё через секунду её белые клинки, будто сами прыгнули в руки тогруте, и, не давая Эзре ни минуты на раздумья, женщина атаковала его.

— Эй, так не честно! Я не могу защититься без кристалла… Я не могу найти его…

Как и думала Асока, посыпались хаотичные оправдания по поводу «жёсткости» её обучения, но Тано изначально была к этому готова, пожалуй, даже она и ждала такой реакции.

— Бои с настоящими противниками никогда не бывают честными. Сконцентрируйся. Попробуй ощутить его через Силу… — быстро бросила короткий совет тогрута, при этом не переставая всё так же настойчиво нападать на Эзру.

Взмах мечом, ещё один, очередной приём… И вот её тактика удалась.

«Похоже, Эзра действительно учится так же быстро, как я предполагала», — только и успела про себя подумать женщина, прежде, чем новая её дерзкая атака легко была блокирована уже полностью собранным световым мечом Бриджера.

— Надеюсь, этот урок чему-то тебя научил, — загадочно ухмыляясь, Тано деактивировала свои белые световые клинки и чуть отошла от Эзры.

Ответ, который она получила от Бриджера, полностью её удовлетворил. Будь то, джедай, или серый джедай, не столь важно, никогда нельзя забывать о самоконтроле, никогда нельзя поддаваться пьянящему соблазну быстрого обретения мощи и гордыне, никогда нельзя терять гармонию и баланс с Силой. Асоке хотелось верить, что она, сейчас, в самом начале пути молодого джедая, смогла донести до него эту простую, но первую и крайне важную истину.

Желание непомерной Силы, гордыня, самопревозношение, излишние несбалансированные эмоции ведут на тёмную сторону. И хоть Асока уже давно не была джедаем в полной мере, она почему-то чувствовала, что должна была уберечь от подобных ошибок, уберечь друзей и близких, так, как когда-то она не смогла уберечь… Его…