Дейнерис ожидала нового гостя в тронном зале на этот раз, не в зале Расписного Стола, где чаще всего велись переговоры и где совсем недавно у нее состоялась беседа с Оленной Тирелл. Женщина ей очень понравилась, потому что Дени чувствовала в ней что-то сродни себе. И прямота Королевы Шипов порой шокировала других, но Дейнерис и глазом не моргнула ни на одну из ее колкостей или откровенностей.
Теперь ей предстояло познакомиться с внуком женщины, о котором поведала ей Оленна. Уиллас на данный момент был главным в землях Хайгардена, которые все перейдут в его полное управление и абсолютное совсем скоро. Он уже был Хранителем Юга и помощь Простора была для Дейнерис не менее важной, чем поддержка Севера. На Юге было много земель, много продовольствия и огромное войско. Для завоевания Королевской Гавани это был самый главный фактор, но конечно же просто так это войско королеве Драконов не получить. Она все еще была чужой для большинства и Оленна приехала сюда лишь потому, что в ней была жива память о ее брате Рейгаре, королеве Рейлле и других Таргариенах, которые были лучше, чем отец Дени.
Возможно, Дейнерис придется объединиться с Хайгарденом в брачном союзе, чтобы их поддержка была безоговорочной, и Королева Шипов вполне понятно на это намекнула. Дени ничего не имела против, так как таковы были правила, и здесь она могла конечно применить больше запугивание драконами и жесткие условия, но не хотела завоевывать подчинение страхом, если это возможно сделать другим путем.
Она вздохнула, когда в дверях зала показались Эллария и Миссанде с новым гостем. Пришлось прождать его дольше, чем Дейнерис думала, но ее лицо и взгляд совершенно не выражали осуждения. Она слышала, что Уиллас хромает и для такой травмы бесчисленные ступени Драконьего камня были тяжелым испытанием.
Представший перед ней молодой человек был все же старше Дени, с пристальным взглядом голубых глаз, чуть задумчивым и проницательным. Он опирался на трость, но делал это с таким достоинством, словно травма ничего для него не значила. Несмотря на хромающую походку в нем ощущалась внутренняя сила, что дало понять Дени — Уиллас абсолютно не слаб. Да и другого внука и не могло быть у Оленны Тирелл, иначе бы она не отзывалась о нем с такой гордостью, с какой не отзывалась о своем сыне.
— Добро пожаловать и рада вас видеть, лорд Тирелл! Ваш визит был очень долгожданным. — Дейнерис благосклонно кивнула и вежливо, но тепло улыбнулась в ответ на улыбку Уилласа. Странная искренность возникла в их приветствии вместо обычной холодной вежливости, которая чаще возникала с другими.
— Но вы прибыли довольно скоро.
Она помолчала и затем добавила.
— Вам будет комфортно поговорить здесь или пройдем в другой зал?
В обычных условиях Дейнерис бы сразу попросила преклонить колено и поклясться в верности при всех. Но она не смогла потребовать от Уилласа этого, так как понимала, что для него это будет сложностью. При этом она не хотела поставить его в неловкое положение и акцентировать внимание на его травме. Дени хватит и признания на словах, но все же пока не стала говорить об этом, уверенная в том, что Уиллас сам знает как все нужно сделать правильно.

Сколько времени прошло с тех самых пор, как Аид осознал себя в полной мере? Он и не считал в самом-то деле, однако как не крути, все-таки мрачный бог испытывал некое разочарование от того, что сейчас времена не такие, как прежде. Безусловно, история не стоит на месте, она развивается и мчится вперед с бешеной скоростью, и вместе с ней меняется все и вся, в том числе даже боги. Не сказать, что сфера вмешательства и власти Гадеса как-то сильно изменилась, все живые существа появлялись на свет, жили и умирали в тот самый момент, когда приходил их черед. Это нормальный процесс и как не крути, тот или иной период существования нельзя сдвинуть, перенести или же продлить на неизвестное время.
И, вероятнее всего, забвение для ушедших душ — самое лучшее, что может быть. Их больше не гнетут земные дела, они безучастны к проблемам живых, у них нет ни чувств, ни эмоций. И те, кто жаждет вернуть с того света ту или иную душу, никак не могут понять, что тот, кто побывал по ту сторону, уже не станет прежним. Безусловно, больно терять близких и любимых, однако мрачный бог, наблюдая за смертными и за их историей, понял одно, точнее усвоил — люди преуспели только лишь в одном. В уничтожении друг друга. Сколько сейчас было людей на земле? Семь или восемь миллиардов. Громадное, казалось бы, число. И каждую минуту в мире кто-то рождается и умирает. Вот только количество людей растет в поистине геометрической прогрессии, и Аид был целиком и полностью уверен в том, что в один «прекрасный» момент человечество попросту исчезнет.
Человек без зазрения совести убьет другого за еду, ресурсы, за место под солнцем, и тот принцип, что сильный убивает слабого не потому что жесток, а потому что нужна пища для того, чтобы банально выжить, воспроизвести потомство и уйти умирать, здесь не сработает. У людей все иначе. И раньше как-то боги направляли, вели, давали советы, уничтожали грешных, то есть как-то контролировали процесс пребывания смертных на земле, то сейчас этим заниматься некому. Люди забыли о богах, боги потеряли былую силу и куда-то пропали сами по себе. Гадесу, конечно, не было особо дел до того, что происходит на земле, на Олимп он поднимался редко, а все новости он узнавал от своих прислужников, да и быстроногий Гермес был вестником самых разнообразных историй, поэтому в неведении Аид не оставался так или иначе.
Но в силу множества обстоятельств большую часть своего времени проводил в Тартаре, выходя на свет нечасто. И глаза его с трудом привыкали к свету, да и до сих пор для Аида лучшей погодой была пасмурность да сумерки, и лучше всего он чувствовал себя ночью. Никто и не догадывался, на кого работают на самом деле, ведь на двое стоял двадцать первый век, а коли возомнишь себя богом, упрячут в психбольницу довольно быстро. Конечно для Гадеса это не было угрозой, отнять жизнь у любого существа он мог в доли секунды, но как бы его не боялись, как бы ни считали богом смерти (таковым был Танатос), намеренно Аид никогда и никого не убивал просто ради развлечения или потому, что ему стало скучно.
Однако в том деле, которым он занимался сейчас, мрачный бог был профессионалом и равных не видел. И конкурентов как таковых не было, точнее, никто не рисковал переходить ему дорогу. Безусловно иной раз смельчаки находились, да вот только потом через определенный промежуток времени очень об этом жалели, посему поддерживали с агентством Аида некий молчаливый нейтралитет. Но Гадес никогда не расслаблялся, но и не напрягался особо, потому что не видел для себя опасности. Но однажды Гермес сообщил о том, что у него есть один сюрприз для старшего из олимпийских богов, причем о качестве этого самого сюрприза конечно же не сказал. Сюрпризы и неожиданности Аид не любил, но сразу же отказываться не стал, воспринял известие спокойно и стал дожидаться, что же придумал этот крылатый хитрец.
Да, случилось так, что Гермес умудрился пересечься с Аидом даже сейчас в период, когда правил в мире в основном монотеизм, о старых богах никто не вспоминал и место им оставалось только лишь на страницах книг.  Время шло, о сюрпризе Гадес позабыл, утром лишь прибыл на работу как обычно раньше всех. И рабочее утро шло своим чередом ровно до того момента, как в дверь постучали и в кабинет Аида зашла девушка. Миловидная, худенькая, с бледной кожей и большими выразительными глазами. Именно глазами, да, не думайте лишнего. Бог прищурился, сосредоточился и слегка напрягся — «своих» он чуял за версту, но эта посетительница была ему не знакома. Да вот только то, что она не человек, Аиду было понятно сразу. Неужели сюрприз сам пришел? К новым людям и тем более нелюдям Гадес относился недоверчиво, однако разбирался уже по ситуации. Указал девушке на кресло напротив своего стола небрежным жестом.
— Присаживайтесь, в ногах правды нет. Слушаю вас внимательно. Раз вы пришли сами, то, вероятнее всего, знали, куда идете и... — он слегка помедлил, — к кому. Предполагаю, что этот день уже не похожим на остальные будет, раз меня посетила такая гостья, — выражение лица Гадеса оставалось бесстрастным, однако внимательные глаза почти что не мигая смотрели на темноволосую девушку, пытаясь понять, что она представляет из себя на самом деле. Почему-то почувствовалось что-то знакомое, похожее, схожее с ним самим...

Альберт не был рожден  с золотой ложкой в любой части тела, хотя в его жилах текла королевская кровь. Эта история началась столетия назад, когда Первая человеческая империя Алмарион только становилась на ноги, отвоевывая земли у исконно правивших в этих краях эльфов. Несмотря на великий магический дар, остроухие уступали понаехавшим числом, потому были обречены на подавление, порабощение и изгнание в плохопригодные для жизни регионы континента. Дети пленных эльфов нередко отбирались у родителей и растились как слуги. Также нередко люди мужского пола вступали с эльфийками в связь, прельщенные их утонченной красотой. Разумеется, подобное осуждалось обществом. Официально.
Не лишен подобной слабости оказался средний брат правившего Алмарионом императора. Пусть бастарду, да еще и полуэльфу трон светил с превеликой натяжкой, благородные лорды решили не рисковать и служанку остроухую вместе с младенцем тихо и без свидетелей казнили бы, если последней бы не помог влюбленный в нее конюх, поплатившийся впоследствии за доброту головой. Так или иначе, эльфка смогла спастись и укрыться в общине в лесах среди кочующих сородичей. Однако ребенок-плуэльф был скорее обузой, чуждый как для мира людей из-за унаследованной по материнской линии внешности, так и для мира эльфов, ведь связью с магией полукровка уступал всем сверстникам. Достигнув совершеннолетия недоэльф-недочеловек покинул неприкаянный народ и подался в собственное путешествие, используя сполна свою ловкость.
Десяток лет спустя в людских городах стража сбивалась с ног, пытаясь поймать вора, использовавшего позывной «Странник». За свою долгую жизнь этот изгой скопил немало сокровищ, в том числе магических артефактов, кои после весьма пригодились Альберту, унаследовавшему все это благолепие, ведь Странник был его отцом. Впрочем, стезя преступника редко предполагает тихую смерть в постели в окружении многочисленного семейства, так что полуэльф не стал исключением. Имперское правосудие все же настигло его вскоре после карнавала в честь летнего солнцестояния, где тот познакомился с девушкой, ставшей гражданской женой Странника и матерью Альберта.
Дева любила своего избранника, но заявить о своем браке перед всеми богами в храме они не могли не столько из-за незаконной деятельности жениха, сколько из-за  его происхождения и острых ушей, которые последний прятал под капюшоном. Увы, Альберт мало что знал о своих родителях, ведь после убийства Странника стражниками, подкупленными гильдией воров, вероломно совершенного под покровом бунта черни из-за повышения налога, мать оставила дитя на ступенях монастыря, благо эльфскую внешность Альберт не унаследовал. Вместо этого, в отличие от отца, в нем была сильна связь с волшбой.
Настоятель Харанис старательно пытался вылепить из сироты, как он предполагал, будущего жреца-целителя, применяя достаточно жестокие меры, которые вряд ли бы одобрили наблюдавшие со священных картин добрые боги и прислуживавшие им херувимы. Чары помогали Альберту залечивать собственные раны, однако избавиться от шрамов он не мог, недоставало опыта, знаний и мастерства. Не стоило удивляться, если брошенным светлыми богами юношей заинтересовались сущности темные, прельщавшие избавлением и могуществом.
Когда хрипевший из-за разбухшего до неестественных размеров зоба настоятель Харанис повалился к ногам Альберта, стараясь выдавить из себя слова мольбы о милости, оной святоша разумеется не дождался. Это было первое убийство Вескера. Однако он не остановился на этом, принеся в жертву темным силам всю обитель, преданную проклятому огню злой справедливости. Так начался путь того, кого на страницах истории будут с трепетным шепотом называть Немертвым королем, опасливо озираясь и вздрагивая.
Используя поисковые ритуалы, Вескер нашел останки матери, умершей от болезни и сожженной вместе с остальными бедняками из рабочего квартала столицы. Ее прах смешался с грязью, собравшейся в выбоинах старой мостовой; кости отца юноша также обнаружил в братской могиле среди жалких перемолотых, искалеченных остовов, оставшихся от мятежников. Позже магу удалось добраться до тайной сокровищницы и овладеть своим наследием, где было достаточно сведений, чтобы учиться и становиться сильнее. Однажды, став достаточно могущественным, он вовсе избавился от своего темного покровителя, поглотив и его нечестивую силу. Правда для этого ему пришлось убить в себе человека, буквально пронзив собственное сердце оскверненным кинжалом и смешать кровь с алхимическим настоем.
Он был свободным, злым, коварным и амбициозным как сотня дьяволов, а дневники отца проливали свет на происхождение, утверждая право на трон Алмариона. Разумеется, добровольно никто погани эльфской крови, пусть и разбавленной, да еще потомку бастарда, трон не отдаст, а значит выход один – забрать причитавшееся силой. План был идеален, и как все идеальные планы – обречен на провал по вине избранного, несшего на острие своего клинка мощь всего Совета магов. Властитель, чья длань накрывала тенью всю людскую империю три сотни лет, пал от вероломно удара, но даже в своем поражении Вескер оставил лазейку для себя, заклятье, заключенное в самой сути мифопеи хорошей сказки. Некромант не распрощался с бренным миром. Он лишь уснул, как те девы из преданий о рыцарях и возможность его возвращения  зловещим роком нависла над империей людей.
Единственным недостатком подобной хитрости и преимуществом для его противников было ключевое условие – поцелуй истиной любви. Эта обязательная строка позволила Совету магов вздохнуть спокойнее и вернуть корону наследнику престола не опасаясь скорого возвращения опасного некроманта, кто же в своем разуме полюбит тирана, железной рукой правившего империей три сотни лет? Разумеется те, кому нравился порядок при Вескере тоже были, но историю пишут победители, частенько кровью побежденных и из сурового властелина сотворили истинное чудовище на страницах исторических поэм и каталогов, в глоссариях, рядом с термином «абсолютное зло», поместили набросок портрета Альберта.
Минули столетья, замок некроманта обветшал, сад, и без того мрачный, вовсе зарос буреломом, став частью Темнолесья; толстый слой пыли покрыл все доступные поверхности, книги в библиотеке и одеяния в шкафах истлели. Лишь одна комната оставалась словно нетронутой влиянием времени – спальня, в которой ждал своего часа Немертвый король, разве что растительности правила  нипочем и плющ выбил часть окна и укутал комнату, застлав ее словно колыбель. Следовало заметить, что дальнейшего развития событий не мог предсказать даже ученый чародей, настолько оно было невероятным и противоречило правилам не только хорошей сказки, а разумности как таковой.
Полупрозрачный силуэт уплотнившись до вполне видимого осмотрел картину на постели, презрительно скривив тонкие губы. Убогая псина не только изгваздала дорогое постельное белье кровищей и грязищей, еще и его укусила. Будто этого мало, тварь взгромоздилась без спросу в хозяйскую кровать. Хотелось поднять за шкирку и вышвырнуть наглеца, спустив по лестнице с третьего этажа, сопроводив направляющим пинком, но тело все еще валялось бревном на шелке и вскакивать от жажды праведной мести не торопилось.Поразмыслив, Вескер пришел к единственному более менее логичному ответу на эту загадку: заклятие-лазейка дало сбой, сработав частично. Следовало доспросить незваного гостя и выяснить, насколько тому жить надоело.
Альберт некоторое время практиковался, выявив, что его волшба осталась при нем, а вот физические свойства оставляли желать лучшего, ведь представлял Немертвый король из себя нынче  эфирную сущность, попросту – сраное привидение и это донельзя раздражало. Усевшись в кресло в углу, Вескер призвал над неизвестным сгусток холодной воды и обрушил на оборотня, словно из ведра окатил. Реакция вторженца позабавила чернокнижника и он холодно улыбнулся уголками губ.
– Невежливо лезть в хозяйскую постель грязными лапами, – голос глубокий и хрипловатый напоминал скольжение стали по шелку.

Пасмурная погода это меньшая из бед, особенно в районе, где богачи не показывают своего носа. Раньше здесь была пекарня, её держал некто Сирил и–… впрочем, забудьте. Её снесли, кажется. На её месте какой-то особняк и Ситри не горит желанием узнавать что стало с булочной. Говорят, во времена обучения девушки, здесь была открыта Академия Невервинтера, место где обучался прославленный Герой Невервинтера, но нападение на неё усугубило ситуацию, так же как и внезапная эпидемия чумы, известная как Воющая смерть. Естественно, с угрозой было покончено и всё вернулось в своё привычное русло. Вот только это место так и осталось рассадником бедности. Шаг за шагом, тифлинг натягивала капюшон на голову, чтобы лицо и волосы не промокли, пусть и рога были видны, что уже сулило некоторое количество проблем, так или иначе. Да, тифлингов мало где любили, в том числе и в таких бедных районах. Приходилось драться в детстве в одном из переулков здесь, прекрасное воспоминания… вроде бы, она укусила кого-то за шею однажды, в порыве гнева, но уже не помнит всех дальнейших подробностей.

О, гостиница "Сияющий змей", ну и ну! Надо же, некромант и не думала, что заведение всё ещё работает, особенно после всех случившихся беспорядков. Согласно тому самому Воло, заведение тянуло на 3 табачных трубки из 5, хотя, сложно сказать, не попробовав там ничего. Тифлинг сняла капюшон и медленно открыла дверь. Привычный уют таверны давал о себе знать, пусть даже и снаружи всё ещё было такое ощущение, что чума закончилась только вчера, не говоря уже о том, что когда-то здесь орудовали зомби и культ Цирика во главе с юань-ти. Снимать дорожный плащ не было нужды — ещё украдут последние деньги, что были с собой. Главное, что никто её не узнал и это к лучшему. Чем меньше людей знают что она некромант, тем лучше будет к ней отношение. Пара людей и так косится на её рога. Ситри чувствует это, знает и прислушивается к каждому шороху, пусть этого и недостаточно. Вот чёрт… надо было вести воровскую жизнь, тогда бы проблем было меньше. Но, к сожалению, каждый зарабатывает деньги как может.

Угол таверны был спокойным местом в любом уголке Забытых Королевств. Здесь тебя мало донимают, задают вопросов и редко смотрят в твою сторону, а если и смотрят — то совсем не тем добрым взглядом. Вай'лутра заказала всего одну бутылку вина, не самого лучшего качества, но уж то что есть. Всё шло гладко, пока в заведение не вошла стража и не направилась к её столику. Впору было закатывать глаза, предвидя очевидное.

— Ситри Вай'лутра. Вы обвиняетесь в преступлениях, совершённых против Лускана и его жителей и обязаны идти с нами, — всего трое? Ха, легче лёгкого. Вот только не хочется устраивать бойню здесь, люди итак уже достаточно напуганы. Все ждут развязки, но легче разобраться с отбросами в переулке, чем здесь. Не хочется иметь проблемы ещё и с ополчением Невервинтера. А эти? Судя по знакам, они наёмники. Да даже по рожам видно. Стражи бы не решились подойти или найти её здесь вообще. — Чтобы не усугублять ситуацию—

Она не слушала дальше, просто пила вино из бутылки и смотрела то на этого громилу, то на чучело кабана возле барной стойки. Уделять внимание? Бросьте, не тот тип людей, ситуации в целом — она здесь не за долгими беседами. У неё были свои дела, посвящать в которые она их точно не собиралась.

— Заткнись. Пошли уже и покончим с этим. — резко встав, двое его подручных взяли её за руки и повели к выходу. Тепло таверны покинуло тело, стоило им очутиться на улице и пойти в сторону переулка. О, тот самый… всеохватывающая ностальгия и адреналин ударили в мозг слегка. С минуты на минуту, начнётся кровопролитие. Увы, только так. Бедняги даже не поймут что их настигло. Схватив двух солдат по бокам за предплечья, Ситри начала тянуть из них жизненную энергию, бледно-зелёные отблески вспыхнули в грязном переулке. Тот, что шёл перед ними, по совместительству и их главарь, схватился за меч и собирался проткнуть девушку, но она использовала одного из его друзей как щит и толкнула его вперёд. Небольшой суматохи хватило, чтобы достать серпы и таким образом, получить значительное преимущество. Он начал стаскивать с себя тело бывшего подельника, но тифлинг была тут как тут и поставила ногу на его нагрудник. Лезвия серпов сверкали в ночи, ни пятна крови на одежде, но скоро это изменится. — Имя твоего нанимателя. У тебя одна попытка. Или последствия будут неприятны для тебя.

"Катись в Баатор!" было единственным ответом. Но неправильным. Подняв беднягу с земли, некромант взмахнула серпом и в следующую секунду, кровь окрасила её одежду. Мгновение в муках от боли и тело упало наземь. Негромкий грохот доспехов, скорее всего, слышали в таверне, так же как и пару криков. Но, никого не послали за стражей. Почему? В этом районе города всем было плевать на законы и это роднило его с районом Доков, где хозяйничали Кровавые Паруса, пираты и контрабандисты. Разве что там дела шли гораздо хуже. Среди личных вещей ничего примечательного: примечательная сумма за голову цели, что Ситри присвоила себе; контракт на её убийство и всё. Кто-то слишком хорошо заметает следы, но кто и откуда стоит начать поиски? Хороший вопрос, так и оставшийся без ответа...

Они уехали, как и хотели, в охотничье имение Роберта де Руна в непроходимой глуши в Альпах. На лошади не подъедешь. Никакая Инквизиция и никакой Орден, никакая армия графа Прованского их здесь не достанут, а от красоты этих мест дух захватывало даже у Амиции, не говоря уже о Гуго. Первые несколько месяцев все они, вся их компания, занимались обустройством и ремонтом, и то были блаженные дни, когда голова занята только бытовыми вещами. Даже Гуго помогал, насколько мог. Ото всех их друзей что-то здесь осталось: Лука чинил тогда крышу, София обустраивала жилые комнаты, а Арно помогал Амиции расставлять вокруг территории ловушки от незваных гостей, которые и по сей день остаются в рабочем состоянии.

А потом все они уехали. Первым собрался в дорогу Арно, которого ничего рядом с ними и не держало толком, потом София заскучала по морю и клятвенно пообещала привозить новости и гостинцы, а потом и Лука вспомнил, что ему нужно жить свою жизнь, и де Руны остались одни - Гуго, Амиция и всё их печальное наследие.

Она вспоминала иногда то, как не стало их матери. Эту глухую скорбь смыло уже страхом, тревогой и болью: просыпаясь до рассвета, Амиция смотрела, как под ее боком, как когда-то в Шато д'Омбраж, мирно спит её брат. Глаза не бегают под закрытыми веками, ничто не тревожит его сон. И этого достаточно. Это и есть счастье. Это главное. Воспоминания о матери, о её лике, о её жизни, борьбе и смерти - это сундук с болью, который Амиция никогда не открывает и каждый день благодарит Господа за то, что Гуго его пережил.

Она оказалась права. В конце концов, после всего, после всей этой пролитой крови - она оказалась права, и Гуго будет жить.

По ночам ей снится птица-феникс. Снятся эликсиры, древние свитки, мудрые старцы - то самое волшебное средство, которое исцелит его раз и навсегда и позволит ей забыть о тревоге, которая теперь течет в её жилах постоянно.

Макула никуда не ушла. Макула спит, и в любой день она может проснуться.
Сколько раз так уже бывало? Сколько выпало на их долю вот таких вот дней: залитых солнцем и наполненных красками, но непременно заканчивающихся кошмаром?

В один из своих визитов Лука научил её простому осмотру и оставил рецепт эликсира, который они готовили в лаборатории матушки, но со временем она стала всем этим пренебрегать, рассудив, что не хочет лишний раз напоминать Гуго о прошлом.
Он должен жить и расти, как нормальный ребенок, а не как проклятый. Амиция должна защищать его от обидчиков и заботиться о нем, кормить, учить и веселить, а не трогать за запястья и не разглядывать его вены.

За всё это время он стонал во сне пару раз.
Амиция предпочитала этого не слышать.

Он рос. Ему минуло десять лет - целых четыре года пролетели так быстро. Вот что странно: со дня смерти их отца и до их прибытия в это имение прошло не больше двух лет, но всё, что было после, ощущалось как мгновение. Будто только вчера они положили головы на эти пуховые подушки и в первый раз вздохнули свободно. Порой, занимаясь домашними делами, Амиция будто засыпала на ходу, а потом обнаруживала себя глядящей на собственные руки, мозолистые и с потемневшими костяшками пальцев, пока в голове пульсировала глухая мысль: этими руками я убивала.

Этими руками она все еще держалась за ручки Гуго. Этими руками она учила его грамоте, этими пальцами водила пальцами по строчкам, когда учила его читать. И всё это - быт, учение, готовка, охота, шитье, - приносило ей чистый восторг, даже когда она ругалась себе под нос, когда у неё в очередной раз что-то не получалось. Она сделалась совсем неприхотливой и до одури работящей: единолично обеспечивала весь их быт, перепроверяла ловушки, стерегла окрестности, таскала воду, чинила крышу, разрешая Гуго только учиться и играть.

Однажды, когда она собралась на охоту, он спросил её об уроках с пращой, которые она обещала ему когда-то давным-давно. Замявшись, она солгала ему, что не может пока сделать ему его собственную.

Лжи будет еще много - в мире есть сотни вещей, от которых она предпочла бы его уберечь.

- Слушай, ну разве это жизнь? - спросила её как-то София, когда приехала на двенадцатые именины Гуго. - Ты хочешь, чтобы он прожил здесь до конца своих дней?
- Да, - Амиция ответила, не поведя бровью. - Это не жизнь, а рай. Выгляни в окно! Ты давно видела такую красоту?
- Я не люблю горы, ты знаешь.
Амиция последовала своему совету и смотрела, как Гуго греется на солнышке, растянувшись на свежей ароматной траве.
- А я люблю. Здесь он вырастет большим и сильным, как и хотел... Помнишь?
- Как скажешь, матушка Готель.

Она видела, что он тоскует о своем самом любимом занятии - приобретению новых друзей. Лука, уже высокий как палка и широкий в плечах, приехал к ним на его четырнадцатые именины и до глубокой ночи рассказывал Гуго о землях и людях, повстречавшихся ему по пути, и...
Больно кольнуло тогда.
Малыш Гуго слушал бы все эти рассказы с глазами-блюдцами, раскрыв в восхищении рот, а четырнадцатилетний Гуго глядел на Луку с улыбкой и грустью. Он уже не ждет этого - не ждет, что у него будут друзья, не разрывается от любопытства и предвкушения, а тихо мирится с тем, что всего этого у него никогда не будет.

Это лучше, - повторяла себе Амиция. - Затворничество - это лучше, чем снова напороться на те же грабли. Затворничество лучше, чем пустота. Лучше грусть в его глазах, чем совсем ничего.

Снежная пелена, укравшая шапками кажду ветку и устроившая землю, рассыпала, крала звонкие, немного колкие, весьма обиженные, возможно , даже более чем очаровательные, – Иван, признайся, ведь правда очаровательные, особенно когда с хрипотцой - тогда совсем чарующие, - слова Фёдора. Иван слышал лишь отдельные части фраз из тех, что разбрасывал в воздух порядком уставший товарищ. Слушал, держа не слишком большую дистанцию - как и положено, корпус, чтобы иметь возможность поймать – Фёдора или себя, избежать падения уже вдвоём. Быть может, Иван даже искренне ему сочувствовал. Понимал, что друг, южное солнышко, южным же солнцем и поцелованное, Фёдор, яркий от глаз до ловких рук, до каждой кокетливой или дружеской усмешки, никогда не полюбит север, и едва ли оказался бы здесь. И едва ли вернётся – с таким талантом к языкам, с таким изяществом в обхождении, с такой откровенной слабостью в качестве сердцебита отправлять его куда-то вовне дворцов было бы глупо. Точнее, Ивану бы не хотелось такого для Фёдора. Да и усилитель это мог бы быть вполне его Фёдора Каминского. Если убьёт медведя и тем заслужит. Впрочем, может и к лучшему, что один из конкурентов прямо не хочет.

На восьмой минуте щебет начал надоедать. Да и что-то послышалось Ивану посреди слов и тяжёлого дыхания при быстром от бега сердце. Иван снова и снова нервно оглядывался, всё засматриваясь вправо. Лес как лес, треск и скрежет треском и скрежетом, да только… Если чую, значит, это мой? Или охотничье чутьё не отбила даже Ос Альта?

– Не пугайся, – Ивану прошлось развести ноги, ловко выскользнуть с лыжни, когда Федя резко и испуганно дёрнулся назад через несколько минут, как замолчал, – Чего-то учуял? Заслышал? – Иван специально говорил тихо и в другое ухо, оставляя обоим возможность вслушаться в более явственный хруст, – Жаль, мы толком без оружия. А то как рванули бы…

Впрочем, решение уже было принято. Рвать сейчас за зверем не было ни желания, ни готовности. Да и куда скоре это бы оказался заблудший, бежавший баран. Уж слишком недалеко была деревня, уж слишком было светло даже для самого глупого хищника, даже для медвежонка. Да и не может усилитель, от которого зависит вся жизнь, весь успех, всё его будущее, быть так близко.

Шорох повторился. До него, кажется, было не слишком близко. Иван приобнял Федю за плечо, не прекращая придерживать на лыжне, чтобы не упал. Рука нашарила в креплениях нож, достаточно длинный для небольшой обычной удачи и любых сложностей. Достаточный, чтобы добить утку, прибить зайца, настругать щепы на розжиг. На медведя с таким не пойдёшь. Дед Андрес ходил, да не вернулся. Фьерданцы и их дрюскелли куда хуже медведей. Конечно же, каждый из его семьи выбрал бы руками драться с медведем…

Шорох затих. Он так и не стал ближе. Напротив, отдалился в лес. Иван ощутил какое-то странное разочарование и грусть, словно вот сейчас он упустил свою судьбу. Как будто надо бросить хрипящего от одышки Фёдора и рвануть на звук, победить там или погибнуть, но понять, в чём дело. Убить усилитель, стать первым из сердцебитов. А что Феденька? Иван заглянул искоса во внимательные тёмные глаза маленького охотника, не то ласки, не то соболя, блестевшие на лице товарища.

И шагнул по направлению звука, и потянул руку своему другу.

– Пойдём проверим? Думаю, какой-нибудь козёл или баран забрёл, случайно сбежав из деревни. Едва ли это медведь.

Иван очень надеялся, что лжёт, и что хрустит именно что медведь, именно тот самый, столько лет пугающий округу. Иначе зачем эта экспедиция? Сколько можно пугать крестьян и зверьё, в самом деле.

Каблук, зарывшись в ложбинку на ключице, больно душит, прибивает к бетонному полу: сумей его глотка издать хоть звук, бедняга б завопил. С напором перекатываясь с каблука на носок, Кафка давит подошвой чужое лицо, острым носиком ботильонов плющит ноздри, а сама поудобнее опирается на панель перед сотней экранов. Пир-Пойнт воистину огромен и богат: она захватывает лишь один из охранных узлов, но даже он покрывает чудовищные площади. Под хрипы и кашель, что издаёт задыхающееся тело в её ногах, болтающееся под удушающим каблуком, Кафка придавливает посильнее и вставляет крошечный чип в один из разъёмов. Пир-Пойнт занимателен своим сборищем ходячих мертвецов: пока полоса загрузки исполняемого файла стремительно заполняется, Кафка с живейшим интересом наблюдает за тараканами на экранах. Целый мир офисных клерков мечется между высотками, состроив до тошноты важные, но пустые лица, и это противоречие кажется Кафке занятным.
— Волк?
Обычно она громко заявляет о себе, но вот загрузка стопроцентная, а от девчонки ни словечка.
— Я здесь, — отзывается та Кафке в наушник, спрятанный глубоко в ушной раковине. В этот раз Волк непривычно серьёзна: Кафке почти что представляется её маленькое напряжённое лицо и высунутый кончик языка. — Дай мне тридцать секунд.
Весело отворачиваясь от экранов, Кафка приседает на панель, взглядом обращаясь к незримому голосу, что в это самое мгновение во всю начинает хозяйничать по сети, расползаясь электронами из этой комнаты.
— Пир-Пойнт оправдал твои ожидания?
— В чём-то даже превзошёл, — бормочут на той стороне. Впрочем, расстроенной Волк не звучит. В последнее время мало что развлекает её дольше пары часов, а к этой операции она готовилась несколько дней, по кусочкам собирая слепки сети, просканированные за это время Кафкой. И то, чем она занимается сейчас, явно радует её больше лёгоньких взломов онлайн-игр. — Забери пропуск.
Из другого разъёма неподалёку от её ладони выскакивает плоская карточка. Ухватив её пальцами, Кафка оборачивается на мерцающий позади текст: биографию новой-старой сотрудницы КММ, которой та становится с этой секунды.
— Та сеть изолирована, тебе придётся дойти самой. Кстати, я запустила сигнал тревоги.
— Моя любимая симфония, — охранник под её ногами окончательно затихает, беспробудный даже под воплем сирены. Ещё раз пробегаясь глазами по заранее подготовленной предыстории для её прикрытия, Кафка перепрыгивает со строки на строку, а в конце небрежно смахивает окно с экрана. На некоторых мониторах уже видится дым, и Кафка усмехается под нос этому сигналу. — Передавай привет Блэйди.
— Он точно справится один? В прошлый раз…
— В этот раз нам это на руку. Мальчишкам нужно иногда резвиться.
В этот раз Кафка отпускает поводок: даже если Мара захлестнёт его с головой, всем оборонным системам КММ не убить его до конца. Блэйди развлечёт весь Пир-Пойнт и развлечётся сам, стянув на себя основные силы безопасности: до крошечной паучихи им не будет дела.
— Элио тоже передал привет.
— Ммм. Пятьдесят.
На мгновение повисает молчание. Так и не дождавшись продолжения, Волк всё же говорит:
— Чего?
— Хотела сказать что-нибудь, чего Элио не будет ожидать.
В ответ снова молчание. Отталкиваясь от панели, Кафка поправляет жакет в чёрно-красных тонах КММ, пряча пропуск в одном из карманов. Голос Волк догоняет её уже у двери:
— Он говорит, что знал, что ты так сделаешь. Но ставил на другое число.

Бетон с грохотом трескается под ней, проваливаясь на этаж вниз вместе с Кафкой и взбесившимся автоматоном: стараниями Серебряного Волка ими теперь полнится всё здание, и для переписанных машин не существует больше ни своих, ни чужих. Грузная махина тяжело падает поверх обломков, рушится на ошмётки, разлетаясь железом и содрогаясь последними конвульсиями. Посреди пробитого ядра, зияющего наэлектризованной дырой, вжавшая его в пол Кафка выдёргивает блестящий фиолетовой молнией короткий клинок и сверкает взглядом на юношу, вжавшегося в закрытую дверь. На мгновение тонкая паутина искр трещит и над ней — секундный жадный азарт, блеснув в глазах, обращается небрежным очарованием.
— Симпатичные глаза.
Глаза самой Кафки выдают её происхождение не меньше: Птеруги-V встречается с Сигонией.
Выпрямляясь, Кафка прячет за пояс потухший нож, а в другой руке прокручивает табельный тяжёлый пистолет КММ. Шаг, второй — непринуждённо спрыгивая с пузатого автоматона, она бросает взгляд на бейдж, виднеющийся на чужой груди. «Отдел стратегических инвестиций».
— Ты-то мне и нужен.
Чем ближе она подходит, тем чётче проступает на её собственной нашивке над нагрудным карманом имя: Армида.
— Не проводишь даму?

В школе профессора Ксавьера Китти училась уже несколько лет. За эти несколько лет, она усвоила урок, любой мутант в школе, даже с простыми способностями может представлять опасность. И это только из-за того, что многие друг другу завидуют и бывает что задирают и девочек и мальчиков. И Китти так сказать попала на несколько таких учеников, видите ли им не понравилась ее способность проходить сквозь предметы. А если быть точным, они боялись что девушка начнет за ними подглядывать. Вот только ей делать было не чего, как только ходить и подглядывать за ними. - Китти идем с нами. Пообедаем вместе, а потом пойдем на дополнительные занятия. - Услышала она голос одноклассницы, и в ответ кивнула согласием.
Проходя мимо одного из классов её взгляд упал на двоих мутантов парней, один явно хорошо владел льдом, ну а другой отлично справлялся с огнём. - Даже не думай, они на год старше нас. Одного зовут Бобби Дрейк, а второго если правильно помню Джон Эллейдейс. На нас младших они иногда смотрят с высока. - Выслушала Китти, после чего проговорила.
- Но способности не плохие. Один дополняет другого. - Сказав это, девушка засмеялась, и видимо так громко, сто эти двое молодых людей ее услышала. Так как оба повернулись на них. - Ой. - Немного продолжая смеясь, сказала девушка после чего они быстрым шагом пошли прочь.
[indent] В детстве, когда Китти хотела что то узнать, ей пригодилось подслушивать за дверью, до тех пор пока не узнала о том, что может проходить сквозь стены. Этот фокус не только для нее был большим сюрпризом, но и для ее родителей. Хотя многие, у кого рождались дети мутанты старались отдавать их в школу профессора Ксавьера. То родители Китти Прайд наоборот сразу сказали о том, что они не бояться того, что девочка мутант, и даже уговаривали ее остаться дома. Профессор появился на пороге дома Прайдом в один зимний день, и предложил ей учится в его школе для одарённых детей. Тогда она даже не сомневалась в своем ответе, но вот родители боялись что там ей станет не по себе, поэтому т отговаривали, но девушкам на тот момент уже приняла решение и вот она сейчас учится среди таких же детей, как она сама.
Добежав с подругой до двери, которая ведет на улицу, они остановились, так как та была заперта. Но для Китти это была не проблема, схватив ту за руку они вместе пошли сквозь дверь и отправились на лужайку обедать. - Китти Прайд, для кого была заперта дверь? Для учеников, так как идут уроки. - Этот голос она узнает всегда, Ороро Монро, их учитель и наставник одновременно. - Ты нарушила правило, поэтому придется посидеть после уроков и подумать над своим поведением в моем кабинете. А сейчас марш на урок. -
- Но у нас нет урока на данный момент мы хотели пообедать. - Пыталась оправдаться девушка, но Шторм ее уже явно не слушала. И им пришлось возвращаться в школу тем же путем, каким вошли.
Когда уроки были закончены, девушка отправилась в кабинет Шторм, чтобы так сказать отбывать свое наказание. Хотя и была наказана не за что по ее мнению. Постучав и войдя в кабинет, девушка села за один столов и решила пока сделать домашнюю работу, которая была задана ранее

и что там - за наготой любимого тела, от которого исходит тепло воспоминаний из детства? Что в его присутствии рядом, когда они даже в молчании стараются приблизиться столько же, сколько и отдалиться, словно случайно соприкасаясь телами, оказавшись в плену разделенной постели, что вдруг начала удручать теснотой? Что в недвижимом любовании Кэйей, простертым за дробной штриховкой ресниц, и что в собственной уязвимой безмолвности, когда мысль заседает натугой в конечностях и хочется вызволить ее через жест, но руки держимы упрямством и страхом?

им только держать простыню. Только сжать одеяло по очерку кромки. И, может, украдкой задеть чужие руки напротив, чтобы свои приспособить в для них невозможный покой.

им ведь хочется трогать, им надо сжимать. Им нужно ощупью изучить мягкость кожи, рассекая плавными изгибами бедер ладонь, что все еще жжется, как может не только лишь пламя, но лед, что обжигающе липнет к подушечкам пальцев...

а он заставляет их просто лежать. Покоиться, не придавая значения тому, что раскинуты они уязвимо, как лавандовы ветви у лица на подушке, с неосознанной, может, намеренностью заграждая его от любовника, будто мешая тому обнаружить ранимое чувство во сне. Осколками воспоминаний от юноши, пылью осколков от мальчика - от всех воплощений себя, что в очерствевшем взрослении было скинуто отшелушенной кожей, явив уже грубое, строгое, неприкасаемо черствое, что истощило наивную нежность в угли и, раскрошивши золою, пустило по ветру.

он прежний о близости с Кэйей не мог и помыслить. Тогда невиданной значимостью обладало даже что-то невинное, что мастер Дилюк бы уже не заметил сейчас, но в то время он весь заходился взволнованным трепетом, а пересечение рук, сплетение пальцев - переливались искрами капель в душе, что впервые тогда ощущалась так явно, точно до этого тело было пусто. Дилюк любил его слишком уж долго: от момента, когда признание в чувствах созревало как гроздь и до мгновения, что отравило ягоды горечью, а их послевкусие врезалось в память, разрастаясь корнями из косточки... Слово “люблю” всегда волновало, но нерешительность влюбленного мальчика была не под стать сожалению взрослого, которого успело настигнуть разочарование в любви, что побудило воздвигнуть стены из холодности. Кэйа мог знать, как мог обратиться к воспоминаниям прошлого, где были улыбки и смех, и лежание в траве под лучащимся солнцем, и терпкая сладость на складочках плоти, когда случилось впервые украсть поцелуй. Он мог догадаться, а, значит, однажды сумеет использовать. Дилюк неприязненно верит, что Кэйа лишь развлекается с ним, и оттого его как кошмар гонит из спальни с первым же проблеском, чуть только снаружи спадет темнота, и ясность развеет пленительность грезы.

Кэйа это запах вина, от которого мысли его заплетаются кружевом, отлетая в бессмысленность с первым глотком. С ним все легко - вернее, жизнь становится легче в постели, как если бы ее размягчил алкоголь, и поэтому там с наготой обнажается внутренний пламень, что в дневной неприступности погруженный в лед. Иронично, должно быть, его согревает отмеченный крио? В близости с Кэйей он чувствует столько тепла, сколько никак не найти в своем собственном, словно огню в нем самом не хватает сил разгореться, равно как и покинуть пустую разметку костра.

ладони Рагнвидра горячие, но именно прикосновения Кэйи искристы.

его поцелуи со вкусом полуденной смерти напоминают блаженное забытие в выпивке, где - с пригубления до полновесных глотков, - реальный мир, так же с шажочка до широкого шага, меняется местами со сном, удаляясь в размытую даль неосознанности. Все дальше и дальше, пока от них обоих не останется по одной оболочке, пустой, но свободной от призраков прошлого, а, значит, живущей в свободном от диктатуры мыслей теперешнем. Из не подавляемых собой ощущений Дилюк мог бы выстроить даже подобие любви, собрав ее из касаний и взглядов, облекая живое тепло в удобную форму и прощая животные слабости тела...

как будто есть за этим что-то сильнее и глубже, кроме продиктованной неудовлетворенным желанием привычки, что исцелить должна его ядом, как затяжную болезнь, лечение которой ступает по тонкому льду убиения носителя. Прими чуть-чуть больше и ты неизбежно пропал, оказавшись под властью отравы, но лучше ли дальше ковырять ее пальцами, как заражаться простым нахождением рядом, переживая укол неизменной иглы?

Кэйа встает, одевается - обратная прошлой череда ритуалов, что по-новому расставляет акценты, с чарующей плавностью укрывая сгибы и контуры, пряча россыпь и росчерки бликов, которыми издали свет обозначил объем. Он, должно быть, торопится, но почему-то его облачение кажется мучаще медленным, не соблазняющим, как разоблачение до, а считающим время в песочных крупинках. Позови его, попробуй окликнуть. сделай хоть что-нибудь, чтобы сохранить теплоту смятых простынь, не оставаясь - как днями до этого - в хмуром спокойствии, помещая того за опушку ресниц.
за ними шорохи ткани, за ними - почти незаметная кладка шагов.

искусительна легкость грядущей разлуки, в которой ткутся обычные, но доверительно-близкие жесты, как если бы между ними не было никаких недомолвок, и в нежной влюбленности они не спешили расстаться, а просто каждому полагалось вернуться в рутину привычного дня и сделать это лучше было бесшумно, не нарушая волшебства остывающей ночи. Спальня пока что хранит ее пленительный дух, Немного смягченный предрассветной прохладой, и он будто бы даже питает тело сквозь поры, протамливая его в витающих запахах, чтобы в нем задержались воспоминания о сладостном таянье, когда они бесконечно чужими столкнутся в таверне.

ресницы расходятся неохотно, точно и правда со сна, и Дилюк привстает, сбросив огниво волос на плечо, что неравномерно просело и полностью скрылось в взвихрившемся пламени.
- как и ты.

в голосе рагнвиндра недовольство усталости, такой одинокой и древней, что никак не вмещается в смертную жизнь. Уже к вечеру говорить будет легче, но в свежести ощущений на коже любое слово раскладывается на неуклюжие звуки и как никогда косноязычной становится речь, выдаваясь так недоверчиво коротко, что не дает за что уцепиться в ответ.

Дилюк краем жмет губы. Все, что он может сказать - очевидно, а в неловкости посткоитальной рассудочности ничего другого не строится, затухая в горле быстрее, чем доберется до связок. Даже взгляд не хочет пересечься со взглядом. Ему удобнее на смуглых запястьях, невесомо опавших над клетчатым полем, и в неразличимом просвете меж пальцев, что, потянувшись, коснулись и тут же слетели с тиары фигуры. Чужими. Чужие. Пальцы с руки незнакомца, который, явившись средь ночи, в развеянных чарах обязан исчезнуть к утру.

[indent] Маёлю семь. Он хрупкий и одежда на нем весела мешком, как бы мать её ни подшивала. Что штаны, что рубаху приходилось подвязывать поясом и надеться, что через месяц они не начнут снова вставать. Лохматые уши, казалось, росли быстрее остального тела. Они, чуть загибаясь вперед на кончика, почти всегда прибывали в движении и, следовательно, вечно сваливались колтунами у основания. И каждый день мать их, порой с боем, вычесывала, зажимая Маёля в углу коленом. Тот дулся, сопротивлялся и ворчал, но не скалился, не пытался ухватить матушку острыми зубами, раскусав в кровь пальцы. Маёль обязательно будет сидеть, насупившись, за обеденным столом и ковыряться любимой деревянной ложкой в мясной похлёбке с картошкой. Старшие, однако, долго привередничать не позволяли никогда: они обязательно попытаются ухватить из тарелки лучший кусок, заставят Маёля прикрыть тарелку свободной рукой и начать запихивать еду за обе щеки. Безотказное средство. Да и еда вкусная, заставляющая хвост стучать по деревянном стулу, выбивая сбивающийся ритм.

[indent] Матушка всегда говорила: Маёль, не уходи далеко от дома. Она упирала руки в бока и, с высоты своего небольшого роста, строго смотрела на сына, хмурила пушистый брови и старалась выглядеть более грозной, чем была на самом деле. Маёль в ответ наклонял голову на бок, шаркал ногой по полу и опускал уши, то ли признавая поражение, то ли испытывая глубочайший стыд. Он никогда её не слушал. Каждый раз, стоило очередному каравану торговцев покинуть стоянку, Маёль убегал. Убегал далеко. Убегал при первой же возможности. Убегал каждый день. Убегал и возвращался лишь ночью или, если не находил ничего хоть сколько-то интересного, под вечер. Возвращался, нередко, продрогший; с ссадинами на коленях, локтях и лице; с репейником в волосах и широкой, довольной улыбкой. Возвращался, порой, и мокрый. Болел после, правда, особенно сильно. Особенно громко хлюпал носом, кашлял и с видом страдающего героя пил горькие отвары. Матушке, если честно, порой казалось, что Маёля проще придушить. Но рука, увы, не поднималась. Она и накричать-то на него не могла толком. Как, собственно, и отец.

[indent] Маёль умело ускользал из-под надзора старших, скрываясь в узких пролазах между заборами и постройками, выбираясь за пределы деревни ровно с той стороны, что была необходима. Так и сегодня, вооружившись, для надежности похода, кожаной сумкой с едой, украденной с кухни, и небольшим бурдюком с колодезной водой, Маёль обвел старших вокруг пальца старших и, словно стрела, выпущенная из натянутого до скрипа лука, выскочил за пределы деревни со стороны, что почти примыкала к лесу. Он огляделся, прикрыл глаза и дернул ушами, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из деревни. Отлично, это была победа! Маёля не хватились сразу, а, когда придет время, он будет уже слишком далеко, чтобы пытаться отследить его по следам.

[indent] Лес встретил приятной прохладой, остужая кожу и успокаивая глаза, что ещё чуть-чуть и начали бы слезиться. Маёль облизнулся, словно предвкушая хорошую охоту, и провел кончиками пальцев по небольшой отметке оставленной несколькими когтями на дереве несколькими днями ранее. Умный мальчик. Если не хочешь потеряться в лесу, то полагайся на что-то большее, а не только лишь на зрение, обоняние и слух. Маёль потряс головой и отправился вглубь леса, останавливаясь лишь для того, чтобы поправить сумку и прислушаться к происходящему вокруг. Чуткие уши улавливали и пение птиц, и жужжание насекомых, и далекий хруст веток, шелест листвы, стоило не самым осторожным движениям спугнуть мелкую лесную живность. К их счастью целью Маёля была не охота, а пройти настолько далеко, насколько хватит сил. Вдруг встретится что-то действительно интересное. Деревенские ребята недавно хвастались, что видели в этой местности целого оленя!

[indent] - Ты заблудилась?

[indent] Маёль наклонил голову на бок и осторожно приблизился к фигуре. Небольшой фигуре, едва ли сильно в ту или иную сторону отличающуюся от него самого. На человека было не очень похоже. Тоже зверолюд? Маёлю всегда казалось, что в округе он был один такой, да и караван лишь недавно покинул стоянку, так что не стоило ожидать столь скорого прибытия нового. Может сбежала откуда-то? Или её бросили?

[indent] - Не бойся. Я обещаю, что не кусаюсь.

[indent] Маёль улыбнулся, стараясь выглядеть настолько дружелюбно, насколько это было возможно. И, в целом, у него получалось. Он и сам по себе угрожающим не выглядел, а виляющий за спиной пушистый хвост и улыбка, не обнажающая острые клычки, лишь добавляли к картине приятных оттенков.

[indent] - Я могу помочь. Может хочешь поесть?

[indent] Маёль похлопал по сумке, где всё ещё лежал сверток с остатками еды с завтрака и бурдючок с водой. Почему предложил? Маёлю нередко удавалось наладить отношения с местными лесными обитателями, пожертвовав им еду. К примеру, у него как-то с руки поела удивительно пушистая белка. Может и тут получится?

⠀⠀⠀⠀⠀  У каждого в их скромной команде было своё место. Каждый исполнял свои обязанности и у каждого была своя функция. Бесполезных людей Бутчер при себе не держал. И даже если от человека практического толку с гулькин хуй, то уж поверь, Бутчер разглядел в нём потенциал, если решил иметь с ним дело. На что — на что, а на меркантильную выгоду глаз у Уильяма всегда был намётан. Так он встретил Француза в своё время. Дело было давненько. Парень просто ввязался в драку в одном из баров, будучи вдрабадан бухим. Бутчер ему подсобил тогда. Они раскидали всех дуэтом, выбрались сухими из воды в той передряге. И дальше всё завертелось само-собой: бутылка-другая нефильтрованного тёмного на бордюре, разговоры по душам, травмы детства и… Поражающее воображение умение привязываться и подчиняться. Бутчер никогда и никому не врал о том, что использовал и тёмную сторону людей в своих личных, порой корыстных целях. Старался брать от них их максимум и обращался к ним, когда те были ему необходимы. А Френчи… Он потрясающий химик. Кстати, варит просто крышесносный медамфетамин. Кристально чистый, как слеза младенца. Даже в Афганистане Билли такого не пробовал… А Французик мог из говна и палок построить водородную бомбу. У него влиятельные друзья в России, хоть и в прошлом. Но Билли уверен, что и это рано или поздно может пригодиться. В общем, полезный элемент.
⠀⠀⠀⠀⠀ Марвина Билли знает ещё дольше и лучше. Сошлись ещё в лохматые армейские будни. В команде всегда необходим хоть кто-то адекватный, здравомыслящий и трезво смотрящий на ситуацию. ММ был настоящим противовесом им всем: робости и неуверенности Хьюи, агрессии и хуйне Бутчера, зависимостям Френчи и даже молчаливости Кимико. ММ всегда и всё содержал в идеальном порядке и чистоте, а мысли — в здравом рассудке. Да, были и минусы. Душнота, например, его чёртово ОКР и чрезмерная правильность, но это капля в море против того, что предлагал им Марвин. Действительно ценный кадр, отлично обращался с любым видом оружия, не был умалишенным психопатом или лицемером гандоном, у него не было зависимостей. Он даже не курил. Такой человек им необходим как кислород любому организму.
⠀⠀⠀⠀⠀ И даже Кимико. Беспрецедентный случай, выходящий за грань горизонта принципов Бутчера. Он ненавидит суперов всеми силами души. Готов удавить всех и каждого голыми руками, если представится возможность. Они ведь не люди. И даже не божья ошибка. Обнаглевший, попутавший все берега, сброд уродов и ублюдков. Билли отчаянно верил, что они ещё хуже, чем он сам. И даже она… Та, что стала такой против собственной воли. Похищенная из своего дома, маленькая девочка. Та, что видела как её родителям перерезают глотки собственными глазами и с тех пор не издавшая ни единого звука. Ту, что заставляли убивать таких же как она — маленьких, ни в чём неповинных детей. Смертоносное чудовище и машина для убийства. Кто ж в прошлом поверил бы, что Бутчер снизойдёт до того, чтобы позволить этому немому монстру жить с ним под одной крышей и дышать с ним одним воздухом в комнате. Кому скажешь — не поверят и покрутят пальцем у виска. И всё же… Факт остаётся фактом: он сбросил опеку над ней на мягкотелого Француза, который поручился за неё своей головой. Бутчер не имеет с ней дел напрямую, не разговаривает, старается не замечать вовсе, но не может не признать тот факт, что она… Полезна. Настоящая ударная сила. Рэмбо в чёрном их отряда. Та, что может разодрать на британский флаг голыми руками тех, кто направляет на неё огнестрельное оружие.
⠀⠀⠀⠀⠀ И всем им Бутчер точно так же говорил гадости, криво ухмылялся в лицо, ядом залезал под кожу, достигая самой души и в грош не ставил их чувства. Порой даже с грязью смешивал. Мог точно так же бросить их всех на произвол судьбы, когда представится возможность сделать своему врагу больно. По-настоящему, блядь больно. А ещё лучше — изничтожить. Аннигилировать на атомы. Тогда никто и ничто не встанет у него на пути. Ни дружба, ни товарищество, ни привязанность, ни любовь.

[ С чего ты взял, что ты особенный, Хьюи? С чего ты взял, что твои чувства, эмоции и прочее чем-то важней, чем чувства других соратников? Что наша цель не важнее, сука, чем всё остальное в этом мире? Чем я, чем ты и что угодно другое? Не важнее сияющей пизды? Не важнее желания забыть? Всё бросить и начать всё заново? Что можно вот так просто взять и отвернуться от мести? От того, что сжигает тебя изнутри и того, что правильно? Ты ложишься спать, Хьюи. О чём ты думаешь перед тем, как закрыть глаза? О том, как нежна её кожа? Как светятся глаза от оргазма, когда она кончает? О её улыбке, пока ты вероломно врёшь ей открыто и в лицо? И тут твои фантазии заканчиваются и начинаются мои. Ты врёшь ей Хьюи. Ради чего? Собственного самоудовлетворения? Ты убийца. И попробуй сказать, что тебе это не понравилось. Ещё как, сука, понравилось. Я же видел по твоим глазам. Это самое ахуенное чувство, мать его… И вот это действительно важно. Оно важно. ]

  Бутчер нагоняет их когда уже всё закончилось. Слегка запыхавшийся, он шмыгает носом, пряча пистолет назад, за пояс под пальто. Подходит к парню и одобрительно хлопает того по спине в награду за отлично проделанную работу.
- Ты молодчина, Хьюи. Красиво спать уложил. - хвалит без яда в голосе или едкого сарказма. А искренне и от всей души. Было бы очень неприятно упустить кого-то вроде Освальда. Особенно после того, как Бутчер проделал огромную работу, чтобы найти утырка. Ужас пару раз громко гавкнул, желая принять участие в этой странной сходке.
И он не ожидал, что Кэмпбелл справится с этой задачей. Но надеялся. Как и всегда надеется на него. Надеется, что этот ветер похоти в его голове относительно Звёздочки перестанет гулять. надеялся, что он примет правильное решение. Поймёт, чего хочет Билли и почему он  т а к о й  на самом деле.

⠀⠀⠀⠀⠀ Что ж, отлично. Но дело сделано лишь наполовину. Бутчер смотрит на этот костлявый кожаный мешок дерьма на земле, восстанавливая дыхание.
— Знаешь кто это? - ну, конечно не знает. Откуда?
— Освальд Данико. Главный наркобарыга всех суперов… - [ поджимает губы, слегка делая скидку на настоящее положение ублюдка ] — Был им раньше. Поставлял особые колёсики для её величества — Королевы Мэйв и человеческий адреналин для Хоумлендера. - Бутчер упирает руки в бёдра, ощущая какую-то гордость за то, что говорит об этом с Хьюи. Чтобы тот знал что скрывается за ширмой. потому что ему казалось, что он недостаточно дерьма видел.
— Работал на меня, стучал на супов, приносил мне дровишки, пока не ссучился. Мне всегда было интересно где он их брал… — но сейчас всё это уже не важно. Потому что наркоша стал постепенно приходить в себя после того, как Хьюи смачно приложил его об асфальт.
— О-ох… Какого хера? Вашу мать, это ещё кто? — стонет торчок, пытаясь сфокусировать мутный взгляд на Пацане.
— Тот кто взъебёт тебя ещё раз, если понадобится и поверь мне, я его останавливать не стану. — наконец к Бутчеру возвращается едкая ненависть ко всему живому. Он наклоняется и бесцеремонно шарится по карманам пойманного мужика. Со второй попытки выуживает мобильник. Идентификация лица. Занятно. Подносит к разбитой роже, чтобы разблокировать. Получается. Лезет в контакты. Прокручивает довольно длинный и интересный списочек знакомых имён и тех, которые Бутчер видит в первый раз в жизни. Наверняка там и компромата полным полно… Но поебать сейчас на это. Находит нужный номер. Звонит, совершенно спокойно ожидая когда пройдут гудки. И спустя несколько секунд на той линии слышится женский голос.
— Да, слушаю. — На лице у Билли кривая усмешка.
— Сьюзан. Вот уж не думал, что ты ответишь… Нынче зам главы ЦРУ откликается на зов любого страждущего или мне просто повезло? - не сложно догадаться, что Рейнар сразу узнала его. Да и Хьюи мог сделать кое-какие выводы, слушая этот разговор.
— Бутчер. - [ отстранённое утверждение. Она всё поняла. Билли на него всё-таки вышел. ] — Что ты сделал? - сразу вопрошает с оттенком страха за свой источник информации.
— Пока ничего. Но сейчас сделаю. Знаешь… Хочу чтобы ты это видела. - Бутчер подрубает фронтальную камеру и вручает телефон Хьюи.
— Будь другом, подержи-ка. - сейчас это была не эксплуатация, а работа в команде. Он ему помогал и Бутчер так же надеялся, что Хьюи пойдёт с ним до конца.
— С чего ты решила, что можешь заявиться и отнять у меня то, что принадлежит мне? Вот так вот просто, без договора? - Бутчер поднимает ублюдка с земли за волосы и с грохотом впечатывает в мусорный бак.
— Бутчер, не смей. Только попробуй… - её голос надрывается, но тщетно. Он начинает жестоко избивать бедолагу, не позволяя и словом обмолвится. Кажется, он там что-то пытался прошипеть. Послышалось булькающее “хватит”. 
— Ты ведь сама виновата, Рейнар. В эту игру мы можем играть вдвоём. Или ты забыла? Знаешь, раз уж ты переманила этот кусок дерьма на свою сторону и он отлизивает тебе твою мохнатку, то теперь… Не будет отлизывать больше никому. - с этими словами Билли снова ставит пошатывающееся ватное туловище к мусорному баку.
— Бутчер, сука! - но он бесцеремонно давит пальцами на впалые щёки, болезненно сдавливая их аж до хруста в скулах. Те расползаются, открывая челюсти, а затем второй рукой не брезгуя лезет в чужой рот. Освальд мычит, пытается сопротивляться, вертит головой, но сил уже не хватает. Бутчер зарывается внутрь пальцами, с какой-то там попытки жёстко хватает за язык, впиваясь в него ногтями и вытаскивает наружу.
[ Смотри. Смотри, хорошенько что бывает с предателями ]

⠀⠀⠀⠀⠀ Сильный удар апперкота приходится в нижнюю челюсть. Да так, что выбивает часть зубов. Те с характерным звуком, словно рассыпавшийся биссер, летят на мокрый от мусора и говна асфальт вместе с добротным куском языка, который так охотно подхватывает Ужас и совершенно беззаботно съедает. 
— Ты мразь, Бутчер! Какая же ты, сука, гнида! — рычит женщина по ту сторону. Он бросает вопящее не своим голосом тело и подходит к камере чужого телефона.
— Скажешь мне это лично. - рычит в ответ и сбрасывает звонок. Телефон из рук Пацана забирает.

⠀⠀⠀⠀⠀ Бутчер снова зол. Но в этот раз не на Хьюи. Нет. парень себя отлично показал, он и вправду молодец. Сейчас он зол на эту мерзость, что стонала под ногами, истекая кровью. Грязная паскуда.

⠀⠀⠀⠀⠀ Бутчер перешагивает через него.
— Пойдём, Хьюи. Пора нам встретиться с Заместителем Главы ЦРУ. - прячет руки в карманы, кивнув головой, призывая садится в машину.
Билли снова надеялся, что Кэмпбелл понял. Понял почему Бутчер это сделал. Почему так поступил. Что это не просто вспышка злоебучей ярости и бессмысленная жестокость. Что это нужно было сделать. Даже необходимо. Предателям испокон веков отрубали языки. Чем этот лучше? Но ещё Бутчер надеялся, что Хьюи когда-нибудь сможет так же. Сможет смотреть и не осуждать.

висенье больно с тех, как она впервые ощутила себя неуклюжей рядом с сестрой. рейнис легка, как перо и висенья мечтает быть такой же, но знает, что не выйдет, знает, что доспехи и ответственность тяжелыми гирями висит на ногах. все что висенья может — быть лучшей [быть лучшей сразу после брата] она с самого детства ответственна за него и за сестру и это никогда не изменится. она переживает за них сильней, чем переживает за себя и ей кажется, что иначе-то и быть не может. эйгон всегда будет ее богом, ее солнцем, которое никогда не зайдет для нее. а рейнис всегда будет той девочкой, которая с детства не любит ратное дело и которую приходится уговаривать по утрам, но висенье даже нравится это противостояние и то, как детские угрозы принести в постель таз с водой из раза в раз срабатывали — порой у нее не выходило быть терпеливой с сестрой, но угроз своих не выполняет, лишь совсем по-взрослому вздыхает.

когда рейнис улетает на обещанном драконе ей даже почти не обидно — так решила судьба, а висенья не спорит с судьбой, просто принимает ее новые и новые повороты. и пока ей остается наблюдать за чужим полетом, загораживая ладонью солнце. она помнит как первый раз взлетел эйгон — это произошло при торжественной церемонии, где беларион признал своего нового наездника. и ей казалось, что в тот день ее сердце впервые обрело крылья — она была рада за брата со всей искренностью, на которую способно честное сердце, не умеющее таить злобу.

но ей горько наблюдать, как впервые взлетает сестра. взлетает, пока никто не видит, пока никто не может ее остановит: и кажутся все старания по приручению мераксес прошли зря. висенья в тот день долго не могла заснуть, ожидая брата, ожидая когда перестанет быть так больно от поступка сестры, чтобы говорить всю ночь. с братом они могут говорить о дальних странах, об эссосе, о том, что однажды они облетят весь мир, повидают все чудеса. они обязательно помечтают о древней валирии, лелея надежду, что рок закончится и они смогут вернуться домой.

и висенье ничего не оставалось, кроме, как ждать своего часа, своей церемонии. и она знала, что дождется, потому что иначе не может быть. а пока висенья разбегается и прыгает в воду с обрыва, позволяя себе пару секунд с в о б о д н о г о полета, где все прошлое становится совсем не важно.

она мечтает о полете, но молчит об этом, как и молчит о всей боли терзающей по ночам: ей хорошо с эйгоном, но последнее время она чувствует, что его мысли блуждают где-то далеко, гораздо дальше, чем она может дотянуться. она осторожно касается его рукой и чувствует себя виноватой, что прервала его внутренний полет — висенья мечтает стать верной женой и великой воительницей, потому что так надо. она сделает любую его мечту своей, потому что так надо, так того требуют традиции, так велит ей долг. она зорко следит, чтобы брат следовал своему предназначению, ведь ее место всегда на шаг позади него.

и все же по вечерам она долго смотрит, как в небе кружат драконы и думает — как это, когда ветер застревает в косах? как это, стать единым целым, навсегда верным всадником своему дракону? выискивает глазами вхагар и мысленно тянется к ней, надеясь, что та почувствует, что та однажды откликнется на ее зов. и мурашки страха бегут по спине — а вдруг висенья не окажется той единственной для вхагар? вдруг ей навсегда останется быть привязанной к земле? хмурит светлые брови, скрещивает руки на груди, пытаясь хотя бы так защитить свое сердце от острых игл боли.

а потом...

потом они полетели

и вдруг все встало на свои места, заполнив сердце полностью, без остатка. и висенья словно заново вдохнула полной грудью, словно и не дышала никогда. и кажется впервые она смеялась так радостно, так с в о б о д н о.

висенье совсем не хочется присваивать вхагар, поэтому снимает седло каждый раз, прежде, чем отпустить ее обратно в небо, в ее стихию, в ее с в о б о д у.

[пусть хоть кто-то будет]

ей не хотелось делать драконицу своей собственностью, но приходит каждый день, чтобы гладить широкий лоб, прижиматься щекой к теплой чешуе и молчать всю бесконечность вселенной. висенье не надо прислушиваться, чтобы ощущать размеренные удары сердца, которые успокаивают ее. она не знала, что кто-то может стать ей ближе эйгона, но вдруг это оказывается именно так. вдруг их совместные с ним полеты перестали иметь какое-либо значение, теперь, когда у нее есть свой дракон. теперь они встречаются все реже, все меньше времени проводят вместе, все короче разговоры и встречный взгляд [висенье снова больно]

и ей совсем не хочется лететь в тени огромного белариона.

вместо она обхватывает руками гибкую шею и замирает, пока ждет, чтобы комок боли отпустил свою хватку на горле. ей хочется нравится эйгону, как им обоим нравится рейнис, с ее цветами и лентами в волосах, с ее серебряным смехом и фиалковыми глазами. рейнис восхищает старшую сестру своей с в о б о д о й. висенье никогда не стать такой, хоть выпрыгни из шкуры, выверни ее наизнанку на перекрестке семи дорог во время полнолуния. но ей бы хотелось...

она часто обнаруживает себя сидящей на краю скалы, безбоязненно свесив ноги вниз и наблюдая, как беларион и мераксес величественно набирают высоту, медленно взмахивая огромными крыльями. вхагар совсем не такая — ловкая, юркая, понимающая не мысль, лишь ее намек. висенья успевает облететь вокруг замка дважды, пока брат разворачивает своего дракона и это ее веселит, заставляет смеяться, а глаза разгораться живым огнем. только в небе ей кажется, что она жива, но гири обязательств даже там тянут назад к земле, заставляют вернуться раньше. совсем скоро их беспечные полеты превратятся в рутину, за которую им предстоит освоить боевую науку. и висенья приходит на закате чаще, замирает на дольше, делясь своими страхами, своей неуверенностью. единственное живое существо, кому девушка могла рассказать о каждом страхе, мучающем ее по ночам, о каждом сомнении преследующем днем, о каждой боли, причиненной по неосторожности.

если бы кто-то спросил хелейну, то она непременно бы ответила, что не хочет за муж, что не хочет становиться королевой. она не хочет ни че го из этого, но есть ли кому-то до этого дело? никакого. ни матери, чьи холодные, словно драконий глаз, взгляды скользили по ней с безразличным равнодушием, ни отцу, который с возрастом стал все менее проницателен к чувствам других, позволяя руководить собой как марионеткой. хелейна не осуждала — она никогда никого не осуждала, принимая каждого со всеми его грехами. в ее сердце жила безграничная доброта, но она была словно тонкий лед, готовый треснуть под тяжестью чужих ожиданий.

придя в свои покои хелейна и правда потратила несколько часов на безутешные рыдания, словно пыталась выплакать себя всю насквозь. только слезы всегда были плохим помощником, но от слез хотя бы размывались видения, заглушался непонятный шепот из теней. ей не надо быть мечтателем, чтобы знать — их брак обречен на страдания. картины будущего, где она, скованная золотыми цепями королевских обязанностей, смотрит на чужого ей человека, вызывали в ее душе горький привкус. и чем яснее она видела эти картины, тем сильнее сжималось ее сердце в предстоящем ужасе. конечно, эйгон не был плохим человеком, но они никогда не пытались даже на секунду понять друг друга, даже попытаться. если бы все зависело от хелейны, то она непременно бы нашла в брате черты, за которые его можно было бы полюбить. только знает — все тщетно, все бесполезно.

визит эйгона застает ее врасплох, но быстро утирает слезы, щиплет себя за щеки, чтобы придать лицу более живое выражение — даже зная, что брат не видит в ней девушки, достойной любования, ей все равно по-детски наивно хотелось нравится всем, в том числе и своему будущему мужу. — я понимаю, — отвечает хелейна, но сосредоточенно перебирает разноцветные нитки, примеряясь к новой ткани, еще требующей заполнения драконами или насекомыми все возможных форм и размеров. ее тонкий голос звучал ровно, словно она говорила не о своей жизни, а о какой-то далекой сказке. в ее глазах читалось спокойствие, но оно было не настоящим, а лишь маской, скрывающей бурю эмоций внутри. она знала, что сопротивление бесполезно. судьба уже все решила за нее. и все же, в глубине души, она продолжала надеяться на чудо.

да и как не надеяться на чудо, если с самого детства только и слышала насмешки со стороны старшего брата, пока ее мысли витали где-то далеко, укладывая стежок за стежком, переплетая образы цветной нитью. эйгон говорит, а хелейне кажется, что вместо лица у брата облезлая кожа, да уродливые шрамы. она прикрывает глаза рукой, отгораживаясь от ужасной картины, чтобы отвернувшись зацепиться взглядом за пролетающих за окном чаек, ожидая, когда же ощущение беды перестанет сжимать горло страхом. — ты всегда был в моих снах. — невпопад говорит девушка, чтобы медленно развернуться, ловя затуманенный алкоголем взгляд. можно подумать что могло быть как-то иначе. - или мне следует обращаться к тебе, как лорд-супруг? — тихая улыбка трогает губы, пока глаза остаются такими же тоскливыми, как и всегда.

вспомнилось детство, проведенное в окружении книг и вышивок. она часами могла сидеть у окна, наблюдая за порхающими бабочками и слушая шепот ветра в ветвях старого чар-древа. мир казался ей таким прекрасным, полным чудес и тайн, но с годами ее видения становились все более мрачными: она видела себя в пышном платье, сидящей на высоком троне, но чувствовала себя в этой золотой клетке совершенно одинокой. видела, как ее брак распадается на мелкие осколки, как ее сердце разбивается на миллион кусочков. хелейна вспомнила один из самых ярких своих видений — ей приснилось, что она стоит на вершине драконьего камня, глядя на бушующее море и вдруг из тумана вынырнул огромный дракон, его чешуя переливалась всеми цветами радуги. он взмахнул крыльями, и по ее телу пробежали мурашки, а дракон посмотрел на нее своими золотистыми глазами, и она поняла, что он понимает ее боль. в тот момент она почувствовала себя свободной, как птица и знала — надо сделать всего лишь шаг. но это было всего лишь видение. наяву ее ждала совершенно другая судьба: она должна была стать королевой, женой эйгона таргариена. — я обещаю быть тебе хорошей женой, — выпаливает хелейна, когда чувствует, что разговор снова повис неловкой паузой.

Чжу Лин не смотрит по сторонам, не вглядывается в лица, не прислушивается к спорам и разговорам, не встревает в конфликты. Она смотрит вглубь — внутрь себя, сосредотачиваясь на светящемся клубке силы. Он трепещет, играет гранями, сжимается-разжимается вместе с биением сердца. Быстро, нервно. Она боится. Нет, не так. Она взволнована предстоящим — ведь подобное с ней случится впервые. Наверное, она не так боялась, когда бабуля твердила ей не спать на пятый день без сна и отдыха, иначе ее спящую душу может занять кто-то другой. Тогда она была наедине с собой и миром по ту сторону, сейчас вокруг нее, пожалуй, сотня людей, каждый из которых скользит по ней взглядом, оценивает, ставит ее на чашу весов, прикидывая чего она стоит. Лин стоит у дерева, закрыв глаза, погрузившись в себя. Ей плевать на взгляды — она уже привыкла к тому, что привлекает их, как магнит притягивает всякую металлическую дрянь. Сложно не зацепиться за болезненно худую и бледную девушку с волосами, высеребренными слишком рано. Она кажется инопланетной в этом окружении, даже по меркам тех, кто смотрит Битву уже не первый год. Она это прекрасно знает и впервые за годы радуется своей странной внешности, ведь эпатаж — один из ключиков, открывающих дверь в тот самый зал с паркетными полами и деревянными панелями, где экстрасенсы собираются после каждой недели испытаний. Но ведь она пришла сюда не внешностью торговать. Ее прислали совсем за другим...

Она не смотрела ни единой Битвы до того момента, как одна из клиенток, пришедшая со своей бедой, не сказала, что ей бы стоило поехать — у нее бы там точно не было соперников, никто бы не сравнился с ее силами. Лин тогда благодарно кивнула на похвалу да и забросила эту мысль куда подальше. Вот еще не хватало! Ехать за тридевять земель, чтобы участвовать в каком-то идиотском шоу всем на потеху. Она здесь занимается реальными делами, помогает реальным людям! В общем, у нее не было никакого желания ехать из Хабаровска в Москву и участвовать в какой-то клоунаде. И точка.
Но силы распорядились иначе. В ту ночь, самую первую, когда она и думать уже забыла о словах клиентки, к ней во сне пришла бабушка. Она злилась, кричала, говорила, что отдала свою силу дурехе, не видящей своего пути! Никогда еще Чжу Лин не видела в своей бабули столько злости, никогда не осознала настолько явно, что перед ней (даже во сне) настоящая вупо. Она проснулась в холодном поту, но не послушалась. На следующую ночь ее рвало кровью и непереваренным ужином. Со второго раза она поняла, что сопротивляться воле предков бесполезно — накажут. Принялась пересматривать битвы, начиная с первой, чтобы понять суть передачи, смысл испытаний, характер работы других экстрасенсов. Попадались чего-то стоящие, середнячки, откровенные клоуны. Это на самом деле было шоу — хорошо поставленное, с тревожной музыкой в нужных моментах, слезами и зловещими эффектами. И чем свежее была Битва, тем больше постановки чувствовалось в испытаниях, тем откровеннее становился монтаж моментов — она это просто чувствовала. Но даже эта театральность не умаляла того, что на Битву приходили настоящие, владеющие силой, люди. И в этот раз среди них должна оказаться она.
Лин подала заявку на сайте канала, дождалась звонка и пришла в офис ТНТ в городе, чтобы пройти предварительное прослушивание. Она до сих пор помнит открытый в изумлении рот девушки на ресепшене, когда она вошла в офис. И так всегда, когда ее видели впервые. В тесном кабинетике ей задавали вопросы: кто она такая, какая у нее сила, что она умеет. Потом всучили конверт с бумажкой внутри, попросили определить, что там нарисовано. Детские шалости. Лин даже расстроилась — она слишком усердно готовилась к этому, первому испытанию. Ей сказали, что перезвонят, и отправили восвояси. Сны с бабушкой прекратились. Кажется, от нее добились того, чего хотели. А спустя неделю позвонила девушка из офиса и попросила прибыть в Москву в такой-то дате, в такое-то место для участия в съемках первого испытания — ширмы, а затем и второго — поиска в багажнике. Лин порадовалась, что на сборы дали почти месяц — у нее было время слетать на родину, запастись необходимыми предметами и ингредиентами, а потом уже оттуда вылететь в Москву. Она бы не выдержала почти пятидневной тряски в поезде. Внутри нее кипели свежие силы, запасенные в месте, которое она звала домом, и они требовали выхода.

И вот сейчас она стоит среди разношерстной толпы, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Как маленький белесый паучок, она раскинула вокруг сеть силы, прощупывая лапками каждого, кто попадает в нее. Вот девушка, которую привела целая свора ведьм — к ним тут же бросилась чуть ли не половина операторов. Кто-то в стороне кричит, что все тут куплено Бантеевой — победительницей одного из сезонов, которая опять продвигает какую-то свою протеже. Девочка ничего — в ней есть задаток силы, яркий огонек. А у кричащего о купленных местах в финале вместо силы дырка. Одна из нитей паутины вдруг тренькает, Лин настороженно хмурится, вглядываясь в большой слепящий шар, от которого исходит темная, холодная сила. Сила мертвых, которые тянутся к нему, они сероватым покрывалом отгораживают средоточие силы от остальных. Китаянка распахивает глаза, чтобы увидеть его — человека, обладающего силой, но перед ней тут же оказывается девушка с микрофоном, бодро тарабанящая заученные вопросы. Кто, откуда, что умеете?
— Ni hao, — отзывается она, чуть склонив голову, и, с веселым огоньком в глазах, видит, как девушка теряется, пытаясь высмотреть рядом переводчика, — Не волнуйтесь, я говорю по-русски, — репортер втягивает воздух с явным облегчением, — Меня зовут Чжу Лин Шу, двадцать два года, потомственная вупо, так называют себя ведуньи в Китае, — девушка кивает и отскакивает к другим, а Лин-то надеялась рассказать историю китайских ведьм с зарождения времен. Никому это тут не интересно, пока что. Особенно, учитывая, что на поляне появляется огненно-рыжая ведьма, вокруг которой тут же толпится народ. Не Керро. Пожалуй, было бы полным абсурдом прийти в который, четвертый, раз? Вернулась за победой Николь Кузнецова, теперь шепчущая в микрофон ответы на вопросы. Лин оборачивается к тому месту, где видела яркий холодный шар силы, но там никого нет. Только огарок свечи лежит на земле.