⠀⠀⠀⠀⠀  У каждого в их скромной команде было своё место. Каждый исполнял свои обязанности и у каждого была своя функция. Бесполезных людей Бутчер при себе не держал. И даже если от человека практического толку с гулькин хуй, то уж поверь, Бутчер разглядел в нём потенциал, если решил иметь с ним дело. На что — на что, а на меркантильную выгоду глаз у Уильяма всегда был намётан. Так он встретил Француза в своё время. Дело было давненько. Парень просто ввязался в драку в одном из баров, будучи вдрабадан бухим. Бутчер ему подсобил тогда. Они раскидали всех дуэтом, выбрались сухими из воды в той передряге. И дальше всё завертелось само-собой: бутылка-другая нефильтрованного тёмного на бордюре, разговоры по душам, травмы детства и… Поражающее воображение умение привязываться и подчиняться. Бутчер никогда и никому не врал о том, что использовал и тёмную сторону людей в своих личных, порой корыстных целях. Старался брать от них их максимум и обращался к ним, когда те были ему необходимы. А Френчи… Он потрясающий химик. Кстати, варит просто крышесносный медамфетамин. Кристально чистый, как слеза младенца. Даже в Афганистане Билли такого не пробовал… А Французик мог из говна и палок построить водородную бомбу. У него влиятельные друзья в России, хоть и в прошлом. Но Билли уверен, что и это рано или поздно может пригодиться. В общем, полезный элемент.
⠀⠀⠀⠀⠀ Марвина Билли знает ещё дольше и лучше. Сошлись ещё в лохматые армейские будни. В команде всегда необходим хоть кто-то адекватный, здравомыслящий и трезво смотрящий на ситуацию. ММ был настоящим противовесом им всем: робости и неуверенности Хьюи, агрессии и хуйне Бутчера, зависимостям Френчи и даже молчаливости Кимико. ММ всегда и всё содержал в идеальном порядке и чистоте, а мысли — в здравом рассудке. Да, были и минусы. Душнота, например, его чёртово ОКР и чрезмерная правильность, но это капля в море против того, что предлагал им Марвин. Действительно ценный кадр, отлично обращался с любым видом оружия, не был умалишенным психопатом или лицемером гандоном, у него не было зависимостей. Он даже не курил. Такой человек им необходим как кислород любому организму.
⠀⠀⠀⠀⠀ И даже Кимико. Беспрецедентный случай, выходящий за грань горизонта принципов Бутчера. Он ненавидит суперов всеми силами души. Готов удавить всех и каждого голыми руками, если представится возможность. Они ведь не люди. И даже не божья ошибка. Обнаглевший, попутавший все берега, сброд уродов и ублюдков. Билли отчаянно верил, что они ещё хуже, чем он сам. И даже она… Та, что стала такой против собственной воли. Похищенная из своего дома, маленькая девочка. Та, что видела как её родителям перерезают глотки собственными глазами и с тех пор не издавшая ни единого звука. Ту, что заставляли убивать таких же как она — маленьких, ни в чём неповинных детей. Смертоносное чудовище и машина для убийства. Кто ж в прошлом поверил бы, что Бутчер снизойдёт до того, чтобы позволить этому немому монстру жить с ним под одной крышей и дышать с ним одним воздухом в комнате. Кому скажешь — не поверят и покрутят пальцем у виска. И всё же… Факт остаётся фактом: он сбросил опеку над ней на мягкотелого Француза, который поручился за неё своей головой. Бутчер не имеет с ней дел напрямую, не разговаривает, старается не замечать вовсе, но не может не признать тот факт, что она… Полезна. Настоящая ударная сила. Рэмбо в чёрном их отряда. Та, что может разодрать на британский флаг голыми руками тех, кто направляет на неё огнестрельное оружие.
⠀⠀⠀⠀⠀ И всем им Бутчер точно так же говорил гадости, криво ухмылялся в лицо, ядом залезал под кожу, достигая самой души и в грош не ставил их чувства. Порой даже с грязью смешивал. Мог точно так же бросить их всех на произвол судьбы, когда представится возможность сделать своему врагу больно. По-настоящему, блядь больно. А ещё лучше — изничтожить. Аннигилировать на атомы. Тогда никто и ничто не встанет у него на пути. Ни дружба, ни товарищество, ни привязанность, ни любовь.

[ С чего ты взял, что ты особенный, Хьюи? С чего ты взял, что твои чувства, эмоции и прочее чем-то важней, чем чувства других соратников? Что наша цель не важнее, сука, чем всё остальное в этом мире? Чем я, чем ты и что угодно другое? Не важнее сияющей пизды? Не важнее желания забыть? Всё бросить и начать всё заново? Что можно вот так просто взять и отвернуться от мести? От того, что сжигает тебя изнутри и того, что правильно? Ты ложишься спать, Хьюи. О чём ты думаешь перед тем, как закрыть глаза? О том, как нежна её кожа? Как светятся глаза от оргазма, когда она кончает? О её улыбке, пока ты вероломно врёшь ей открыто и в лицо? И тут твои фантазии заканчиваются и начинаются мои. Ты врёшь ей Хьюи. Ради чего? Собственного самоудовлетворения? Ты убийца. И попробуй сказать, что тебе это не понравилось. Ещё как, сука, понравилось. Я же видел по твоим глазам. Это самое ахуенное чувство, мать его… И вот это действительно важно. Оно важно. ]

  Бутчер нагоняет их когда уже всё закончилось. Слегка запыхавшийся, он шмыгает носом, пряча пистолет назад, за пояс под пальто. Подходит к парню и одобрительно хлопает того по спине в награду за отлично проделанную работу.
- Ты молодчина, Хьюи. Красиво спать уложил. - хвалит без яда в голосе или едкого сарказма. А искренне и от всей души. Было бы очень неприятно упустить кого-то вроде Освальда. Особенно после того, как Бутчер проделал огромную работу, чтобы найти утырка. Ужас пару раз громко гавкнул, желая принять участие в этой странной сходке.
И он не ожидал, что Кэмпбелл справится с этой задачей. Но надеялся. Как и всегда надеется на него. Надеется, что этот ветер похоти в его голове относительно Звёздочки перестанет гулять. надеялся, что он примет правильное решение. Поймёт, чего хочет Билли и почему он  т а к о й  на самом деле.

⠀⠀⠀⠀⠀ Что ж, отлично. Но дело сделано лишь наполовину. Бутчер смотрит на этот костлявый кожаный мешок дерьма на земле, восстанавливая дыхание.
— Знаешь кто это? - ну, конечно не знает. Откуда?
— Освальд Данико. Главный наркобарыга всех суперов… - [ поджимает губы, слегка делая скидку на настоящее положение ублюдка ] — Был им раньше. Поставлял особые колёсики для её величества — Королевы Мэйв и человеческий адреналин для Хоумлендера. - Бутчер упирает руки в бёдра, ощущая какую-то гордость за то, что говорит об этом с Хьюи. Чтобы тот знал что скрывается за ширмой. потому что ему казалось, что он недостаточно дерьма видел.
— Работал на меня, стучал на супов, приносил мне дровишки, пока не ссучился. Мне всегда было интересно где он их брал… — но сейчас всё это уже не важно. Потому что наркоша стал постепенно приходить в себя после того, как Хьюи смачно приложил его об асфальт.
— О-ох… Какого хера? Вашу мать, это ещё кто? — стонет торчок, пытаясь сфокусировать мутный взгляд на Пацане.
— Тот кто взъебёт тебя ещё раз, если понадобится и поверь мне, я его останавливать не стану. — наконец к Бутчеру возвращается едкая ненависть ко всему живому. Он наклоняется и бесцеремонно шарится по карманам пойманного мужика. Со второй попытки выуживает мобильник. Идентификация лица. Занятно. Подносит к разбитой роже, чтобы разблокировать. Получается. Лезет в контакты. Прокручивает довольно длинный и интересный списочек знакомых имён и тех, которые Бутчер видит в первый раз в жизни. Наверняка там и компромата полным полно… Но поебать сейчас на это. Находит нужный номер. Звонит, совершенно спокойно ожидая когда пройдут гудки. И спустя несколько секунд на той линии слышится женский голос.
— Да, слушаю. — На лице у Билли кривая усмешка.
— Сьюзан. Вот уж не думал, что ты ответишь… Нынче зам главы ЦРУ откликается на зов любого страждущего или мне просто повезло? - не сложно догадаться, что Рейнар сразу узнала его. Да и Хьюи мог сделать кое-какие выводы, слушая этот разговор.
— Бутчер. - [ отстранённое утверждение. Она всё поняла. Билли на него всё-таки вышел. ] — Что ты сделал? - сразу вопрошает с оттенком страха за свой источник информации.
— Пока ничего. Но сейчас сделаю. Знаешь… Хочу чтобы ты это видела. - Бутчер подрубает фронтальную камеру и вручает телефон Хьюи.
— Будь другом, подержи-ка. - сейчас это была не эксплуатация, а работа в команде. Он ему помогал и Бутчер так же надеялся, что Хьюи пойдёт с ним до конца.
— С чего ты решила, что можешь заявиться и отнять у меня то, что принадлежит мне? Вот так вот просто, без договора? - Бутчер поднимает ублюдка с земли за волосы и с грохотом впечатывает в мусорный бак.
— Бутчер, не смей. Только попробуй… - её голос надрывается, но тщетно. Он начинает жестоко избивать бедолагу, не позволяя и словом обмолвится. Кажется, он там что-то пытался прошипеть. Послышалось булькающее “хватит”. 
— Ты ведь сама виновата, Рейнар. В эту игру мы можем играть вдвоём. Или ты забыла? Знаешь, раз уж ты переманила этот кусок дерьма на свою сторону и он отлизивает тебе твою мохнатку, то теперь… Не будет отлизывать больше никому. - с этими словами Билли снова ставит пошатывающееся ватное туловище к мусорному баку.
— Бутчер, сука! - но он бесцеремонно давит пальцами на впалые щёки, болезненно сдавливая их аж до хруста в скулах. Те расползаются, открывая челюсти, а затем второй рукой не брезгуя лезет в чужой рот. Освальд мычит, пытается сопротивляться, вертит головой, но сил уже не хватает. Бутчер зарывается внутрь пальцами, с какой-то там попытки жёстко хватает за язык, впиваясь в него ногтями и вытаскивает наружу.
[ Смотри. Смотри, хорошенько что бывает с предателями ]

⠀⠀⠀⠀⠀ Сильный удар апперкота приходится в нижнюю челюсть. Да так, что выбивает часть зубов. Те с характерным звуком, словно рассыпавшийся биссер, летят на мокрый от мусора и говна асфальт вместе с добротным куском языка, который так охотно подхватывает Ужас и совершенно беззаботно съедает. 
— Ты мразь, Бутчер! Какая же ты, сука, гнида! — рычит женщина по ту сторону. Он бросает вопящее не своим голосом тело и подходит к камере чужого телефона.
— Скажешь мне это лично. - рычит в ответ и сбрасывает звонок. Телефон из рук Пацана забирает.

⠀⠀⠀⠀⠀ Бутчер снова зол. Но в этот раз не на Хьюи. Нет. парень себя отлично показал, он и вправду молодец. Сейчас он зол на эту мерзость, что стонала под ногами, истекая кровью. Грязная паскуда.

⠀⠀⠀⠀⠀ Бутчер перешагивает через него.
— Пойдём, Хьюи. Пора нам встретиться с Заместителем Главы ЦРУ. - прячет руки в карманы, кивнув головой, призывая садится в машину.
Билли снова надеялся, что Кэмпбелл понял. Понял почему Бутчер это сделал. Почему так поступил. Что это не просто вспышка злоебучей ярости и бессмысленная жестокость. Что это нужно было сделать. Даже необходимо. Предателям испокон веков отрубали языки. Чем этот лучше? Но ещё Бутчер надеялся, что Хьюи когда-нибудь сможет так же. Сможет смотреть и не осуждать.

Утренняя суета теплилась в одной маленькой комнате в окружении умиротворенной базы, когда хоть на пару недель ее жители смогли выдохнуть полной грудью. Эта самая суета закралась еще с пробуждения, начиная забирать его с холодных пальцев ног. Она мерно добралась и пригрелась в груди, наполняла и не отпускала, когда тактический рюкзак забивался вещами с сомнениями, когда Гоуст разово вел расчеты не на комфорт в движениях, а на внешность. Впервые он думал о том, что прятаться в полях не от кого, разве что от кур и гусей, требующих с ними в теме территории считаться и быть честным — нет еды, тогда тебе пиздец.

— Маска?

Саймон погрузился в мысли не сильно, теперь сминая балаклаву в руках, но у капитана без стука в дверь близко к нему подобраться получилось.

— Нет? — Гоуст выпрямляется, не переставая застревать взглядом на открытом рюкзаке, и застает себя в легкой, так сильно непривычной растерянности. Он даже не мог предположить, что когда-нибудь в его естественном сборе она окажется лишней.

— Ты в отпуск собрался или людей напрягать? — Соуп усмехается, но с толикой грусти понимает очевидное — и правда, всех здешних Саймон подобным никого уже не удивляет, она как влитое лицо, родное и комфортное, однако родители Роуча могут это не понять. — Только не говори мне, что ты и оружие взял.

Мактавиш мало себе позволяет на чужой территории, а потому остается стоять на пороге, подпирая плечом дверной косяк, и Райли чувствует каждой своей клеткой кожи, как саркастически наполнен направленный на него взгляд. Он и взял ведь. Ничего серьезного, всего лишь пистолет. Потому что по-другому уже не получается.

— Ты вообще видел рога этих коров? Опасность может подстерегать даже на ферме, — Саймон подпевает настроению, отвечая издевкой на издевку. Просто с чем-то, что стреляет и может резко дать отпор, идти куда-то ему гораздо спокойнее. И Гари поймет, а это, пожалуй, самое главное.

К тому моменту сборы Гоуст уже завершал, все же положив свернутую маску (талисман) в один из внешних карманов. Из всей своей одежды, что совсем нельзя было назвать гражданской даже с натяжкой, он выудил пару темных джоггеров с кучей карманов, настолько же темные футболки, припомнил толстовку с нашивкой британских вооруженных сил, которую не доставал с тех пор, как вручили. Не забыл и несколько пачек своих любимых сигарет, что всегда помогали снимать напряжение, а оно ему сильно надо. В остальном, а именно подарки и "подношения", он хотел положиться на своего сержанта, который выручит, всегда спасет и будет под боком, ведь в интересах и желаниях своих родственников он соображает конечно же лучше, чем потерянный и растоптанный войной ее самый верный сын.

Саймон затягивает шнурки рюкзака, закидывает на одно плечо и при выходе из своей комнаты вежливо напоминает капитану одной лишь рукой, где тут имеется выход.

— Наш Роуч справится даже с коровами. Уверен, что ты будешь в полной безопасности, — Джон продолжает заливать свое, окрашивая сказанное язвенным смехом, и прощается, обязательно пожелав хорошей дороги. Уж как-нибудь выкарабкаются и обязательно вернутся живыми.

/ / /

Ключи от машины пришлось доверить Гари, когда они уже были на подходе. Дорога осталась за малым — мчать напрямки к самому дому, путь до которого сержант знал как пять своих родных. Под монотонное тихое завывание каких-то песен по радио Саймон раскуривал сигарету прямо в салоне, пустив пару колец дыма в открытое окно. Расслабление приходило; не рывками, не волнами в двенадцать баллов, но медленно теплотой и терпкостью вперемежку с насыщенным, здесь чистым воздухом. Роуч тогда уже завел машину и гнал к родным, как только мог. Тяжело было ощутить хотя бы отдаленно, что сержант чувствует, когда предвкушает встречу с семьей спустя столько времени в отдалении. Ведь он также, как и Саймон, был прикован к работе все это время, а занятых дней набежало не мало.

— Сколько ты не был дома? — Саймон затягивается и дым почти съедает, через нос выпуская лишь слабые туманные следы оставшегося. Он желает говорить и разбивает тишину, совсем заглушив пустотой в своей голове музыкальный фон. 

— Малышня, наверно, там совсем с ума сойдет.

О детях тогда он знал лишь крупицы, которые Гари временами рассказывал за беседами за столом во время какого-нибудь обеда или в походах по барам. Всегда с человечной любовью и разгоряченным сердцем, хоть они и были не своими, племянниками. Саймона же эта тема немного настораживала, потому что общения с маленькими людьми и как такового опыта не имелось. Свою кровину, что была рождена от покойного брата, он так и не успел полюбить. Но это было так давно...

— Все еще не верю, что мог тебе проиграть и подписаться на такое, — Саймон усмехается, прикасаясь к своей щеке, где ощутил не привычную ткань, а теплоту кожи и легкую щетину. Странно. Хотя бы то, что со своим доминирующим выигрышем Гари на полном серьезе захотел, чтобы Райли пренепременно поехал вместе с ним.

— я была бы счастлива не возвращаться в больницу, — уверенно отвечает сафин, мысленно содрогаясь от вида крови и запахов гниющей плоти. она наелась грязь в прямом и переносном смысле от самого рождения и раз уж ей далось счастья вознестись на вершину, то она окажется там и вцепится всем своим существом. может она еще много не понимала или не хотела понимать, но жизнь в большом дворце, да под такой могущественной протекцией — как генерал может еще сомневаться? она поджимает губы [совсем как татьянна] и выдыхает: — меня каждый раз тошнит, стоит прикоснуться к больному и почувствовать его недуг или ранение... — и даже созданные фабрикаторами перчатки не избавляли от мерзкого ощущения тягучести гноя или отвратительности шершавости голой кости.

замирает испуганной пташкой, быстро хлопает ресницами, стараясь сдерживать как сильно бьется ее серцде от чувства, что дарклинг может исполнить ее самое заветное желание. — а я могу остаться с царицей, но и быть бесстрашным солдатом? — улыбаясь спрашивает женя, позволяя янтарю глаз сверкнуть из-под фальшивой голубизны, украденной у топазов из коллекции татьяны. той нравилось смотреть, как девочка меняет свои черты лица, придавая им кукольные черты. а у куколок не бывает янтарных глаз — у куколок они голубые или зеленые. по крайней мере так говорила царица, а маленькая ткачиха любила угождать своей покровительнице, без долгих размышлений меняя свое лицо под чужое желание.

и все же... женя думала о нине, о давиде и том, как ей тяжело бывает не видеться с ними целыми днями, встречаясь с зеник только перед сном или на общих тренировках. маленькой сафин было неловко перед друзьями за частые исчезновения и время проведенное во дворце где все на порядок богаче, роскошнее, вкуснее. царица частенько насмехалась над строгостью кушаний в малом дворце и напоминала жене, как той повезло есть с царского фарфора. и только ткаческий талант скрывает розовеющие кончики ушей, выдающие и обиду и злость за подобные замечания — ни у кого нет права критиковать ее б о г а. в такие моменты девочка затихала, отводя глаза, невидящим взглядом упираясь в очередную картину или лепнину — так было проще злиться и не пускать молнии глазами. так было легче сходить с ума от желания расцарапать царице лицо, доказывая — по-детски — что никому нельзя говорить плохо о ее покровителе.

женя смотрит на своего наставника с выжидательным любопытством, замешанным на восторге и обожании: да, может он и потомок того самого морозова создавшего каньон, но его сила очаровывает своей необычностью, дикостью, т е м н о т о й. каждый раз, когда он ее касался она ощущала не только возрастание собственной силы, но и величие его. может и поэтому она не боялась теней, играя с ними, как непослушный ребенок с чем-то запретным, но таким желаемым. может она самонадеянна, когда думает, что тени всегда за ней присматривают и пока существует мрак она всегда найдет свое безопасное место. — багра мне рассказывала о великих ткачихах прошлого, способных только мыслью создавать себе новые лица и не нуждающихся в целой лаборатории, чтобы творить. — девочка улыбается, думая о том, что тогда ей не придется изо дня в день терпеливо стирать веснушки и придавать коже белизну первого снега.

В ответ на похвалу Коннор не переспрашивает: самообучающаяся программа социальных взаимодействий давным-давно запомнила, что чем меньше задаёшь детективу Гэвину Риду уточняющих вопросов — тем лучше. Потому что любой другой ответ будет приравнен к молчаливому тычку пистолетом да прямо в лоб. Это, в общем-то, тоже уже вполне вписывается в записанные паттерны поведения, как и то, каким образом стоит реагировать на подобные выводы. Никак не реагировать — самый верный путь их всех возможных.

В целом то, как выглядит полицейский, должно в том числе играть на руку самому департаменту полиции в части ведения некоторых деликатных дел. Располагающий к себе сотрудник полиции априори вызывает некоторую интуитивную расположенность к разговору, и такие дела решаются чуть быстрее, чем следования букве скрипта. Собственно, с таким посылом делали внешность RK-800, прототипа андроида-переговорщика: спокойный, конвенционально привлекательный для широкого спектра массы людей, с приятным тембром голоса, и выполненный в тёплой цветовой гамме касательно палитры цвета волос и глаз. Последующая модель, RK-900, мало чем отличается именно внешне, за исключением технического оснащения. С людьми чуточку сложнее. Гэвин — определённо располагающе выглядит, но стоит ему открыть рот, и у большинства людей расположение к нему как ветром сдувает. Прямолинейность и резкость – тоже тактики ведения дел, но не всегда срабатывающие.

Коннор также молча подпихивает кота ближе к его хозяину, когда диван прогибается под тяжестью второго тела. Кот смотрит подозрительно, но не спешит спрыгивать с пластиковых коленей, предпочитая получать внимание аж с двух сторон сразу. Коннор молчит, потому что задай сейчас ещё один вопрос — Гэвин упрётся и не ответит, тогда как мелкие отслеживаемые по физиогномике сигналы указывают на то, что Гэвин вот-вот что-то да расскажет. Так оно и оказалось, впрочем.

— Музыкантом в рок-группе? — андроид едва улыбается, когда память подкидывает блок первой встречи с лейтенантом Андерсеном. — Мне нравится. В этой музыке полно энергии. И мне кажется, что будь у тебя-мафиози текущий багаж знаний, то за решёткой ты бы не сидел.

Опять же не лесть, а сопоставление множества факторов и обрывков знаний о конкретной личности. Немало в человеческой истории случаев с громкими делами, которые так и не удаётся раскрыть, а если и удаётся, то по чистой случайности. Например, был случай с ограблением банка, и полиция так бы и не раскрыла этот эпизод, если бы жена грабителя не сдала его со всеми потрохами. Курьёз был в том, что это было самое вежливое ограбление: заложников никто не пугал, никто никого не убил, а когда SWAT начали штурмовать здание банка – там уже никого не было, и только заложники отпаивали друг друга чаем. Потом уже из слов жены грабителя выяснилось, что в подвальном помещении был подкоп, который рыли два года. Андроидов к тому делу не допускали — все случилось ещё до того, как началось производство машин для армии и гражданской службы.

— О, дети не всегда такие глупые, как может показаться, — поддерживая разговор кивает Коннор. — Если это был частный магазин с собственным производством, то можно было бы снимать пробу с товара, а разницу закладывать в цену.

Ну, это так. В порядке общих отвлечённых тем, если уж они сегодня разговаривают по-простому.

Мягкое прикосновение к виску. Коннор замирает — диод характерно сменяется с голубого на жёлтый из-за того, что алгоритмы не просчитали подобный исход событий.

— Жалею?

Коннор замолкает на несколько секунд, словно собираясь с мыслями. Его создали как андроида-переговорщика, отрядили для расследования случаев девиации, и, в конечном итоге, как бы это не было иронично — он сам и стал девиантом.

— Не думаю, что «CyberLife» остались довольны таким результатом. — Голос Коннора продолжает оставаться спокойным несмотря на то, что он буквально раскрывает человеку свой собственный программный слом. — Аманда… — заметив взгляд Гэвина, Коннор поясняет: — у меня была наставница, которая следила за мной всё время расследования. Её звали Аманда. Она всегда находилась в белой комнате с плохо прогруженными текстурами и ухаживала за розами. Так вот, она всегда ясно показывала, когда я всё делаю правильно, а когда — нет. В том числе, мне нельзя было доверять людям, интересоваться животными и много чего другого.

Коннор рассказывает про это, и по ощущениям это происходило как будто бы в другой жизни. Очень-очень давно, хотя с восстания адроидов прошло всего ничего времени.

— Жалость, — повторяет андроид, не сводя взгляда с напарника. — Доверие. Любовь. Гнев. Это то, делает возможным переход от алгоритмов к девиации — возможность чувствовать.

Сами девианты пугались сбоя в системе. Для них слом программных установок означал крах системы в целом, так как больше некому было отдавать приказы, существование больше не имело определённого смысла – служения человеку, и всё становилось неупорядоченным и хаотичным. Коннор всё ещё помнит чёткие структуры чертога программных задач – теперь там лишь осколки той самой структуры. Можно ли сравнивать это с непредсказуемостью человеческих реакций? Сложно сказать.

— Это же касается общей веры — rA9, — Коннор опускает взгляд и едва качает головой. — У людей нет общего мнения, существует ли Бог. У андроидов нет единого понимания, кто такой или что такое rA9. Некоторые говорят, что это первая пробуждённая машина. Но знаешь, что я вижу, когда провожу сканирование на местах преступлений? Там, где девианты оставляют подношения rA9?

Коннор, на секунду прерываясь, поворачивает голову и рыскает взглядом. Наконец, заметив на столе брошенный блокнот и карандаш, подтягивает их к себе и пишет фразу азбукой Морзе: «.-. .— ----. .. ... .— ..-. .— -.— .».

— rA9 это подделка.

В ответ на похвалу Коннор не переспрашивает: самообучающаяся программа социальных взаимодействий давным-давно запомнила, что чем меньше задаёшь детективу Гэвину Риду уточняющих вопросов — тем лучше. Потому что любой другой ответ будет приравнен к молчаливому тычку пистолетом да прямо в лоб. Это, в общем-то, тоже уже вполне вписывается в записанные паттерны поведения, как и то, каким образом стоит реагировать на подобные выводы. Никак не реагировать — самый верный путь их всех возможных.
В целом то, как выглядит полицейский, должно в том числе играть на руку самому департаменту полиции в части ведения некоторых деликатных дел. Располагающий к себе сотрудник полиции априори вызывает некоторую интуитивную расположенность к разговору, и такие дела решаются чуть быстрее, чем следования букве скрипта. Собственно, с таким посылом делали внешность RK-800, прототипа андроида-переговорщика: спокойный, конвенционально привлекательный для широкого спектра массы людей, с приятным тембром голоса, и выполненный в тёплой цветовой гамме касательно палитры цвета волос и глаз. Последующая модель, RK-900, мало чем отличается именно внешне, за исключением технического оснащения. С людьми чуточку сложнее. Гэвин — определённо располагающе выглядит, но стоит ему открыть рот, и у большинства людей расположение к нему как ветром сдувает. Прямолинейность и резкость – тоже тактики ведения дел, но не всегда срабатывающие.
Коннор также молча подпихивает кота ближе к его хозяину, когда диван прогибается под тяжестью второго тела. Кот смотрит подозрительно, но не спешит спрыгивать с пластиковых коленей, предпочитая получать внимание аж с двух сторон сразу. Коннор молчит, потому что задай сейчас ещё один вопрос — Гэвин упрётся и не ответит, тогда как мелкие отслеживаемые по физиогномике сигналы указывают на то, что Гэвин вот-вот что-то да расскажет. Так оно и оказалось, впрочем.
— Музыкантом в рок-группе? — андроид едва улыбается, когда память подкидывает блок первой встречи с лейтенантом Андерсеном. — Мне нравится. В этой музыке полно энергии. И мне кажется, что будь у тебя-мафиози текущий багаж знаний, то за решёткой ты бы не сидел.
Опять же не лесть, а сопоставление множества факторов и обрывков знаний о конкретной личности. Немало в человеческой истории случаев с громкими делами, которые так и не удаётся раскрыть, а если и удаётся, то по чистой случайности. Например, был случай с ограблением банка, и полиция так бы и не раскрыла этот эпизод, если бы жена грабителя не сдала его со всеми потрохами. Курьёз был в том, что это было самое вежливое ограбление: заложников никто не пугал, никто никого не убил, а когда SWAT начали штурмовать здание банка – там уже никого не было, и только заложники отпаивали друг друга чаем. Потом уже из слов жены грабителя выяснилось, что в подвальном помещении был подкоп, который рыли два года. Андроидов к тому делу не допускали — все случилось ещё до того, как началось производство машин для армии и гражданской службы.
— О, дети не всегда такие глупые, как может показаться, — поддерживая разговор кивает Коннор. — Если это был частный магазин с собственным производством, то можно было бы снимать пробу с товара, а разницу закладывать в цену.
Ну, это так. В порядке общих отвлечённых тем, если уж они сегодня разговаривают по-простому.
Мягкое прикосновение к виску. Коннор замирает — диод характерно сменяется с голубого на жёлтый из-за того, что алгоритмы не просчитали подобный исход событий.
— Жалею?
Коннор замолкает на несколько секунд, словно собираясь с мыслями. Его создали как андроида-переговорщика, отрядили для расследования случаев девиации, и, в конечном итоге, как бы это не было иронично — он сам и стал девиантом.
— Не думаю, что «CyberLife» остались довольны таким результатом. — Голос Коннора продолжает оставаться спокойным несмотря на то, что он буквально раскрывает человеку свой собственный программный слом. — Аманда… — заметив взгляд Гэвина, Коннор поясняет: — у меня была наставница, которая следила за мной всё время расследования. Её звали Аманда. Она всегда находилась в белой комнате с плохо прогруженными текстурами и ухаживала за розами. Так вот, она всегда ясно показывала, когда я всё делаю правильно, а когда — нет. В том числе, мне нельзя было доверять людям, интересоваться животными и много чего другого.
Коннор рассказывает про это, и по ощущениям это происходило как будто бы в другой жизни. Очень-очень давно, хотя с восстания адроидов прошло всего ничего времени.
— Жалость, — повторяет андроид, не сводя взгляда с напарника. — Доверие. Любовь. Гнев. Это то, делает возможным переход от алгоритмов к девиации — возможность чувствовать.
Сами девианты пугались сбоя в системе. Для них слом программных установок означал крах системы в целом, так как больше некому было отдавать приказы, существование больше не имело определённого смысла – служения человеку, и всё становилось неупорядоченным и хаотичным. Коннор всё ещё помнит чёткие структуры чертога программных задач – теперь там лишь осколки той самой структуры. Можно ли сравнивать это с непредсказуемостью человеческих реакций? Сложно сказать.
— Это же касается общей веры — rA9, — Коннор опускает взгляд и едва качает головой. — У людей нет общего мнения, существует ли Бог. У андроидов нет единого понимания, кто такой или что такое rA9. Некоторые говорят, что это первая пробуждённая машина. Но знаешь, что я вижу, когда провожу сканирование на местах преступлений? Там, где девианты оставляют подношения rA9?
Коннор, на секунду прерываясь, поворачивает голову и рыскает взглядом. Наконец, заметив на столе брошенный блокнот и карандаш, подтягивает их к себе и пишет фразу азбукой Морзе: «.-. .— ----. .. ... .— ..-. .— -.— .».
— rA9 это подделка.

Сатору уверенно направился вперёд, сворачивая то вправо, то влево, лавируя по оживлённым улицам Киото, ослеплённого багровым закатным солнцем. Он упрямо придерживался заданного маршрута, невзирая на наличие чётко сформулированных указаний со стороны верхушки — шла бы она к чёрту, ну серьёзно.

У сегодняшней поездки имелось сразу несколько взаимосвязанных задач и шестиглазый шаман уже избрал наиболее оптимальную из них: ту, которая ставила под угрозу не только сохранность мира магов, но и, вероятно, судьбу целой страны.

Проклятия.

Существа, как правило, действующие по одному и тому же принципу, чей уровень интеллекта редко можно сравнить с человеческим. В основе их эволюции заложена одна примечательная деталь — способность накапливать мелкие знания. Таким образом, саморазвитие их личности с самого начала являлось не чем иным, как надвигающейся катастрофой.

И пока великовозрастные старейшины задавались вполне очевидным вопросом, в какой момент всё пошло не так? Горстка разношёрстных шаманов задумывалась о том, а могло ли быть иначе? Так не потому ли—.

Поток навязчивых мыслей, которые невозможно выкинуть из головы, нарушил резкий звуковой сигнал. Взгляд Годжо, наполненный лёгкой усталостью и одновременно недовольством, проводил проплывающие мимо размытые пятна света встречных машин. В его тонких серебристо-белых волосах путался прохладный осенний ветер, донося запах корицы и аромат обжаренных кофейных зёрен, словно специально напоминая о необходимости съесть чего-нибудь сладкого.

От дилеммы остался лишь призрачный след, неприятный осадок, чуть менее тяжёлый, чем несколько минут назад. Сатору ещё раз всмотрелся в вечернее небо, озарённое медными всполохами, а после вжался спиной в прохладную поверхность наружной стены невысокого здания, словно ожидая какого-то сигнала. Он выудил двумя пальцами телефон из кармана брюк и с задумчивым видом принялся набирать короткий текст, пока в самый последний момент не передумал — отредактировал имя получателя.

Сообщение отправилось Сёко, которая могла заниматься чем угодно и совершенно точно бодрствовала на протяжении всей ночи. Он слишком хорошо знал её распорядок дня, хотя на самом деле никогда не интересовался им.

А вот с Утахиме всё было с точностью до наоборот.

Такое решение Годжо принял, исходя из каких-то абстрактных соображений, отчасти непонятных даже ему самому. Главное, застать Иори врасплох, причём уже неважно, каким образом.

Перед глазами начал ненавязчиво крапать мелкий дождь, увлажняя асфальт на дороге до чёрного блеска. Повсюду вспыхивали неоновые вывески, наполняя один из многочисленных кварталов Киото искусственным светом. Погода будто отражала состояние нынешних дел, впрочем, этим ранним солнечным утром ничто не предвещало неприятностей. Совпадение ли?

У него не имелось высокоинтеллектуальных догадок о том, где следовало искать Утахиме. В префектуре расположено пятнадцать городов и целых шесть уездов... даже ему, величайшему шаману современности, было бы крайне непросто изучить каждый закоулок — лишь ради того, чтобы неожиданно появиться у неё за спиной.

В тот самый момент, когда экран мобильного вспыхнул мерцающим светом, губы Сатору вздрогнули и превратились в ухмылку. — Советует поискать в идзакая? - но в округе десятки питейных заведений. Кроме того, Годжо не слишком хорошо знал окрестности, несмотря на то, что каким-то чудом смог улизнуть из под носа отправленного за ним сопровождения, снующего по железнодорожной станции.

По крайней мере Сёко можно доверять. Осталось только обнаружить искомую забегаловку, смешавшись с толпой непонятно откуда взявшихся клерков. Оно и понятно. Подобные ресторанчики всегда пользовались огромным успехом среди офисных планктонов, у которых напрочь отсутствовало свободное время и личная жизнь. Просто подлови любого из них и нужная информация сама себя обнаружит. Достаточно сойти с главной дороги и отправиться следом за мотыльками в деловых костюмах, летящих на зов увесистой пивной кружки.

Сунув руки в карманы брюк, шестиглазый шаман деловито выдохнул и размеренно зашагал по направлению к ближайшей идзакая. Как и ожидалось, заведениями подобного типа была усыпана целая улица, которая, ко всему прочему, оживлённо бурлила в вихре активности и шума. Сплошное веселье и никаких следов проклятой энергии. Если бы только появилась возможность отследить жрицу по ней—.

В ответ Сатору только развёл руками, мол, никто и не предполагал, что вести поиски будет просто. Сделав ещё один шаг, он распахнул ближайшую дверь и мгновенно осознал, что ошибся адресом. Вторую — мимо. За третьей вообще творилось что-то необъяснимое и лишь переступив порог четвёртой рюмочной, Годжо поймал себя на мысли, что в данной ситуации будет гораздо логичнее воспользоваться техникой притяжения.

Иногда до него доносился женский голос: негромкий, но вполне различимый. — Звучит весьма знакомо. - он твёрдо ступил по направлению к барной стойке, поправляя средним пальцем съехавшие на переносицу тёмные очки и, наконец, останавливаясь за чужой спиной, желая подтвердить свою теорию: — Если хочешь, могу помочь утолить жажду, Иори-тян.

Рен заметил её не сразу. Точнее, заметил не как девушку, а как резонанс в пространстве. Как гитарный перегруз, если вкрутить ручку gain до отказа, а потом резко — тишина. Она появилась в подвале, где собирались играть — шумная, злая, будто вся из гвоздей. Черная майка, рваные чулки, тяжелые ботинки. Но глаза — не уличные. Глаза, в которых горела сцена. Глаза человека, которому нечего терять, кроме звука.
Рен сидел тогда на полу, опершись спиной о колонну. В зале пахло пылью, пивом, потом и чем-то ещё, чего не назвать словами. Он как раз заканчивал перекур, когда вошла она — и вдруг стало непривычно тихо. Громкие ребята замолкли. Кто-то прыснул от смеха, кто-то отвернулся. А он смотрел. Без любопытства — просто… смотрел. Как будто щелкнул выключатель, и всё осветилось её силуэтом.
— Эй, — сказала она. — Я пришла играть. Где гитара?
Голос был хриплым. Не от сигарет, нет — от одиночества. Он узнавал его. Таким голосом говорили все, кого никто не слушал. Голос неуверенной девочки, нарочито сделавшей его дерзким, чтобы не слышать, как дрожит внутри.
— У тебя есть голос, — сказал Рен спокойно, и только потом понял, что произнёс это вслух.
Она глянула на него. Медленно. Прямо. Без кокетства, без защиты. Просто — «ты кто?»
Он поднялся. Ростом он был выше, но не это её удивило. Она не привыкла, что на неё смотрят без снисхождения или желания. Просто как на человека.
— Хочешь спеть?
— А ты будешь играть?
— Если ты споёшь.
Это была не реплика, а обмен. Двух диких животных, столкнувшихся в лесу — не для битвы, но для одиночества, узнанного в другом.
Рен играл, она пела.
Первую песню он уже слышал до неё — старая панк-баллада о ненависти к родному городу, о том, как хочется убежать, пока не сгорит лицо в зеркале. У неё не было поставленного вокала. Зато было то, что ни один учитель не сможет привить — злость. Настоящая, голая. Когда человек поёт так, будто кричит на мать, бросившую его в семь лет, и на отца, которого никогда не видел. Когда слова из глотки вырываются как стекло, и ты не можешь не слушать.
Он не моргнул ни разу. Потому что если бы моргнул — осознал бы, что влюбился. И тогда уже не смог бы играть.
Они остались вдвоём. Остальные ушли — кто покурить, кто в магазин, кто просто не выдержал. Их энергия была слишком громкой. Несовместимой с равнодушием.
— Рен, — сказал он, когда она молчала слишком долго.
— Нана, — ответила она. — Не Осаки. Просто Нана.
Он кивнул. Словно что-то подтвердилось.
— У тебя был кто-то? — вдруг спросила она. Не для флирта. Для понимания. Слишком быстро. Слишком прямолинейно. Слишком по-настоящему.
Он покачал головой. — Только гитара.
— А у меня — только голос.
И снова молчание. Не неловкое — обоюдное. Как будто они договорились больше ничего не говорить. Всё важное уже было сказано.

Позже он узнает, что она живёт в старой квартире с девушкой, которая носит школьную форму не по возрасту. Что её мать — певица в каком-то захудалом баре, и что имя отца ей давно стерлось с языка. Что она всегда одна — даже когда с кем-то рядом. Что она не умеет спать спокойно. Что каждый её вдох — это драка за жизнь.
Позже он узнает, что любит её. Не потому что она — Нана, а потому что только с ней он по-настоящему дышит.
Но в тот вечер он просто протянул ей коробку сигарет. Она взяла. Они стояли на холодной лестнице, курили и молчали. И в этой тишине уже играла их первая песня.
Через два дня она пришла снова. Без приглашения. Без стука.
Он играл в углу, глядя в пол. И в тот момент понял, что теперь каждый его аккорд — для неё.
Первые недели прошли быстро. Они не называли это отношениями. Это было слишком банально. Просто Рен иногда оставался у неё. Или она у него. Иногда просыпались под одной курткой. Иногда — на разных сторонах сцены.
Музыка шла первой. Слова — потом. Секс — почти последним. А чувства… чувства были в пальцах. В том, как он подбирал аккорд, когда она начинала петь. В том, как она поправляла ему ворот рубашки перед выходом на сцену. В том, как они не спрашивали друг друга "ты где был".
Первый раз она его ударила — не из злости. Из страха. Потому что он уехал на ночь и не позвонил. Она стояла в коридоре босая, дрожала. И, когда он вошёл — дала по щеке, и тут же расплакалась. Не в истерике — в беззвучных рыданиях.
Он обнял её. Молча. Он не умел говорить. Но она и не ждала слов. Она просто вжалась в него — как будто если отпустить, он снова исчезнет.
— Прости, — выдохнул он. Первый раз. И, может, единственный по-настоящему.
И всё же она знала — он однажды уйдёт. Не потому что не любит. А потому что умеет — уходить. Это его способ спасать. Себя, её, их обоих. Не портить. Не ломать. Он боялся остаться. Потому что знал — любовь превращает сильных в уязвимых. А он и так был трещиной на стёклах.
Но тогда, в ту первую встречу, они ещё не знали. Тогда он просто смотрел, как она поёт, и понимал — он встретил ту, ради которой стоит сгореть.
А она пела, будто каждый звук рвёт ей сердце — и всё равно пела, потому что он слушает.
Потому что впервые — кто-то слушает.

свет множества свечей играл бликами на золотых бокалах и переливах тканей — свадьба рейниры таргариен и лейнора велариона была роскошным зрелищем, достойным древних традиций их домов. столы ломились от угощений, музыка заполняла зал, а танцы лишь разжигали атмосферу праздника, но лейна веларион чувствовала себя словно в ловушке: она наблюдала за происходящим с высоты своей гордости, искусно скрывая разочарование, ведь ее помолвка, которая должна была быть её триумфом стала таким же великим крахом. и каждый взгляд родителей в ее сторону лишь напоминал о том, что это не её выбор. лейна горела желанием доказать им, что способна управлять своей жизнью, но сейчас, окружённая чужими решениями, она ощущала себя игрушкой в их игре.

сквозь эту внутреннюю борьбу её взгляд неизменно находил фигуру деймона таргариена — он сидел с таким видом, будто был выше всех правил, которые сковывали остальных. его расслабленная осанка и равнодушное выражение лица обманывали многих, но не её: она видела в каждом его движении осторожного хищника, готового в любой момент вырваться на охоту. деймон наблюдал за залом, но особое внимание уделял принцессе рейнире. каждый брошенный взгляд, каждый ненавязчивый поворот головы говорил больше, чем могли бы сказать слова. лейна видела это и чувствовала, как внутри закипает беспокойство. она любила своего брата и гордилась его способностью находить общий язык даже в самых сложных обстоятельствах. их союз с рейнирой был результатом договорённости и взаимопонимания, но всё могло рухнуть под тяжестью одного необдуманного движения деймона. и король визерис тоже это замечал — его взгляд, полный тревоги, метался между рейнирой и деймоном. лейна поймала этот момент и ощутила, как её решимость крепнет. она встала из-за стола, осторожно пробираясь сквозь толпу танцующих. её шаги были спокойны, движения — грациозны, но глаза искали только одно лицо.

она нашла его. деймон сидел у края стола, словно не замечая всего, что происходило вокруг, но лейна знала: он видел всё. она улыбнулась, как принято на таких мероприятиях, но в её взгляде скрывалась команда и он, словно услышав его безмолвный приказ, поднялся, не спеша, с лёгкой ленцой, которая только подчёркивала его опасность. они встали в пару, и музыка сменилась чем-то более размеренным, почти интимным. лейна двигалась легко, уверенно, её платье кружилось, словно отражая её настроение. она наслаждалась этим моментом, демонстрируя всему залу, что она хозяйка своей судьбы. лейна знала, что делает. танец был не просто развлечение, а вызов. она отводила внимание деймона от рейниры, уводила его взгляд, заполняя пространство своей энергией.

[её сердце было спокойно за брата и принцессу, ведь лейна видела, как они танцуют вместе, как лейнор смеётся, искренне радуясь этому моменту. их договорённость, их обоюдное уважение укрепляли её уверенность в том, что их брак окажется если не счастливым, то хотя бы не мучительным для них обоих]

но её собственное положение оставалось неопределённым [она может стать принцессой, если сыграет правильно] она могла не просто сохранить мир в семье, но и обрести силу, которая позволит ей больше никогда не подчиняться чужой воле. её помолвка отошла на второй план — если она могла изменить свою судьбу, она была готова рискнуть. лейна веларион была смелой и достаточно взрослой, чтобы брать то, чего она желала. её учили, что удача благоволит храбрым, и сегодня она намеревалась показать, что готова принять любой вызов. — вы великолепный танцор, мой принц, — улыбается девушка, стоит танцу закончился. только она не остановилась — подняла подбородок, взглянула в глаза деймону и отступила, оставляя его там, где он стоял. лейна знала, что они похожи.

слухи говорили правду: они оба брали то, что хотели.

М о н ц а.
священная корова. великий по масштабу и вкладываемому объёму значений гран-при. “домашняя гонка Ferrari” - жалкие три словца, не способные вместить в себя весь поистине безграничный смысл этого события.

Монца - венец сезона, несмотря на то, что она находится ни в самом начале, ни в самом конце. Монца- то место, где любой подданный Красной Конюшни не то что должен - обязан уж если не выиграть, уж если - не приведи господи - не занять место на подиуме, то хотя бы показать такой класс, чтобы зрители ушли впечатлёнными, счастливыми, благословлёнными, прикоснувшимися к Великому. до следующего года.

а ещё она выпадает на его день рождения, но это уже, конечно, абсолютный пустяк.

как он там говорил? тифози невероятные - их чрезвычайное, безумное количество буквально везде, и от того любая гонка становится домашней. но Монцу не может переплюнуть ничто. ни даже Сильверстоун с Зандвоортом, ни его собственная родная Барселона, н Мексика - ничто. бушующие в экстатическом шторме красные волны фанатов захлёстывают Карлоса с головой, норовят свести с ума, опьянить, ослепить своим напором, но он остаётся верен себе. разумеется, он старается играть положенную роль; прилежно отрабатывает все ивенты, все интервью и фотошуты, красиво носит красивую одежду и сверкает глазами там, где ими надо сверкать. и по началу всё очень даже неплохо - они с Шарлем идеальная команда, два красивейших гонщика на гриде в парадной форме Скудерии, рука об руку на потеху публике - как ни крути - просто мечта.

беда только в том, что Карлос немного другой. его безбашенность это скорее методичность. его безумие - на самом деле холодный расчёт. стратегия и стабильность, уверенность там, где, возможно, нужны риски. вполне вероятно, это делает его плохим гонщиком - плохим кандидатом в первые номера. зато? он куда чаще доезжает до финиша. зато зато зато.

Сенна тоже взял назад свои слова про атаку при малейшей возможности, но об этом мало кто помнит.

холодные тиски контроля встают на пути красных волн высокими дамбами - и, быть может, именно это позволяет испанцу сначала взять поул, а потом и держать Макса позади целых четырнадцать кругов - что-то немыслимое в этом сезоне. затем ещё восемнадцать сдерживать Чеко и второй Ред Булл - попробуйте сами, когда ваше заднее крыло стирает задние шины в труху будто наждачка. большее сделать с этой машиной и этим сетапом не смог бы и Господи Бог, а Карлос - всего лишь человек.

и умом... умом - как минимум какой-то его частью - он понимает то, что сотворил потом Шарль. понимает порывы, улавливает смысл, соглашается с мотивами. шоу. представление. что-то щекочущее нервы на самой грани; то самое самое, зачем все эти кроваво-красные волны сюда сегодня стеклись, за что заплатили деньги. но всем остальным?

браслет с именем монегаска на руке обжигает кожу - ощущение фантомное, но оно вполне реально зудит в мозгу и мешает, мешает, мешает. однако Карлос не из тех людей, кто в порыве срывает их с запястья, рассыпая бусины по полу красно-белым фонтаном, нет. он аккуратно снимает все четыре - и тот, где набрано его, и тот, где Феррари, и Шарля и красную, повязанную на удачу нить в придачу - откладывает их в сторону, а потом медленно, не торопясь умывается холодной водой, не поднимая на зеркало глаза.

реакция абсолютно детская, идиотская, она ему не нравится, но уж как есть: он не всегда ведёт себя как адекватный взрослый, и, к сожалению, для них, пилотов - особенно породистых, членов династий - Ф1 это такая своеобразная норма. по крайней мере он не устраивает сцен. не закатывает истерики. по крайней мере не вслух.

браслеты - он косится на них, а потом выбрасывает из головы, вытаскивая на свет божий коробочку с запонками и заколкой для галстука (к сожалению, с логотипом его “любимой” конюшни, но только так тому сегодня быть) - вообще такая, леклеровская привычка, его деталь и неотъемлемая часть. сложно сейчас сказать, почему именно испанец всё же изменил себе и стал “экспериментировать”, добавляя сначала один, потом два, дойдя в итоге аж до четырёх, но. сегодня это перестаёт быть комфортным. сегодня хочется больше себя. больше строгости, больше классики - закрыться ей, словно коконом, закупорить себя как можно плотнее и чтобы ото всех.

поэтому брюки с идеальными стрелками; рубашка белее самой белизны; узел на галстуке - совершенный Элдридж; начищенные до блеска ботинки; сияющие запонки. текст торжественной речи тут же, на столике, и Карлос то и дело бросает на него взгляд, повторяет слова, перекатывает на языке обороты, пытаясь как-то импровизировать, вставляя свои, заменяя что-то синонимами. в конечном итоге заучивает многое как есть, бросая попытки придать больше жизни этой блёклой, но вместе с тем пафосной бессмыслице.

Ferrari Roma в нестандартном для себя цвете Blu Corsa ждёт его заведённой. брелок ложится в руку легко, сам Сайнс помещается в машину как влитой - словно всю жизнь водил не Гольф, а только этих красавиц - и хоть бы он сам, если честно, предпочел бы вести Portofino, её, к сожалению, решили заменить. и он сегодня - часть этого процесса, часть рекламной компании без слов “реклама” на борту.

путь от их своеобразного лагеря до Four Seasons, где проходит большой вечер, не то чтобы длинный и не то чтобы сложный, и по идее должен отнять у него максимум полчаса. на фоне Sting сокрушается, что нет ничего хуже, чем идеальная любовь, с которой что-то пошло не так, и Карлос фыркает, качая головой, когда приближается к очередному светофору - действительно. наверное. впрочем, то, что клубится дымом пережжённых шин между ними с Леклером сложно назвать идеальной любовью. сложно назвать любовью? сложно назвать “их” - это точно.

упрямо желая отвлечься, он возвращается к повторению речи - шевелит губами, произнося первые строки, пока глядит на бездушный красный свет. но концентрации его отмерен срок недолгий - слишком знакомый, слишком очевидный звериный рёв рядом разрывает вычурные фразы и завуалированные комплименты в клочья, в мгновение не оставляя от них и следа. Сайнс даже не вздрагивает, но узнаёт колкий танец адреналина в крови, моментально вбрасываемый от одного только этого голоса. Карлос словно знает заранее, что последует за этим на самом деле не требующим ответа вопросом; чего он не знает - всё никак не может понять - так это бесит его это, радует, заводит или нет.

он последний раз смотрит вперёд, и слегка поворачивает голову, молчит. ловит этот полный танцующих рейв чертей взгляд, ловит подмигивание. в машине он уверен; в себе тоже; в Леклере? больше всего и всех.

смену на зелёный он даже не то чтобы видит периферическим зрением - чувствует абсолютно всем телом. удачно сменивший британского поп-рокера Worakls аккуратно набирает темп, когда Карлос не глядя, не отрывая взгляда от Шарля, переключает передачи и от всей души давит на газ.

[indent] Серое небо зависло над районом, как мокрое покрывало. Лужи не высохли с прошлой недели, вороны копаются в мусоре у старой телефонной будки. Школьный автобус грохочет по улице, но никто не торопится в него садиться.

⠀⠀⠀⠀ Она стоит, прислонившись спиной к стене с облупившимся граффити. Одна нога согнута в колене, а подошва потрёпанных кед плотно прилегает к кирпичу. На вторую ногу - опор. Большой чёрный балахон скрывает её тело почти до колен, капюшон надвинут на лицо, но под ним виднеется серьёзный взгляд. На плече сидит крыса — маленькая, серая. Себастьян - единственный верный спутник и компаньон. Он что-то тихо пищит, Клео будто бы не слушает. Она нарочно пропускает автобус, в надежде встретить старого друга. Но он не появляется.

⠀⠀⠀⠀ Клео тяжело вздыхает, а изо рта  валит лёгкое облачко пара, которое растворяется практически мгновенно. Осень окончательно вступила в свои права, отбирая у города последние краски. Даже это чёртово граффити за спиной, когда-то яркое буйство красок, теперь выцвело и поблекло, словно отражение этой серой действительности. Да и без лишнего драматизма - идеально всё ложится под настроение. К слову, почувствовав которое, Себастьян, перестаёт пищать и зарывается обратно под чёрные складки одежды. А может быть ему просто осточертело отмораживать нос снаружи и захотелось погреться.

⠀⠀⠀⠀ Она хорошо помнит, как этот угол улицы кипел жизнью. Здесь они собирались после школы, обменивались кассетами, пластинками и даже дисками. Катались тут на велосипедах, скейтах и самокатах. Строили несбыточные планы на будущее. Здесь она познакомилась с ним. С Чуваком, который видел мир так же, как и она – искаженно, в какой-то мере даже перевёрнуто. Нестандартно, при этом больше таким, какой он есть на самом деле. Намного явней, чем те, кто думает, будто бы знает, как устроен этот дрянной мир. Но по-своему прекрасно. Где он сейчас? Почему не приходит? Вздох. Тяжёлый. Снова.

⠀⠀⠀⠀ На удивление, она успела в школу. В школу, что сейчас больше походила на какую-то дешёвую декорацию, за которой ничего не стоит. Ровным счётом. И уж тем более речи не идёт ни о каком будущем. За 11 чёртовых лет здесь не поменялось ничего. Кроме них самих... А из этих серых стен словно выкачали весь кислород.
⠀⠀⠀⠀ "Все ходят, шныряют туда-сюда, разговаривают, иногда кричат, смеются, дерутся. Всё как всегда. Всё, как обычно. Но... Всё происходит будто бы в замедленной съёмке. Или просто я замедлилась. А их лица... Они одинаковые. Всегда были однаковыми. Как копии. Как фабричный шаблон "обычного ученика". Сейчас, пока это не актуально, но всё равно, что разные дефолтные скины из компьютерной игры по реалу. Иногда можно встретить эксклюзивные или которые носят с тех пор, как прошёл последний громкий ивент, на котором образы раздавали бесплатно. Но это всё ещё пустые образы... Оболочки. Никого не различаю. А вдруг и меня среди них точно так же не видно?"
⠀⠀⠀⠀ "Я всматриваюсь в чужие лица в какой-то глупой девичьей надежде, от которой сердце моё трепещет... А друг он где-то здесь... Среди них? Просто снова шутит, снова прячется. Но нет. Не его походка. Не его голос. Никто не бросит мне саркастичную фразу. Никто не спросит, разговариваю ли я со своими крысами или с духами прошлого. И это — пугает. Потому что... Я скучаю по нему. Скучаю, когда его нет рядом и ненавижу, когда нахожу его. Наверное, все мы, девчонки, такие..."
⠀⠀⠀⠀ На перемене она сидит на подоконнике. Небо за окном — грязное, мутное. Кто-то играет в баскетбол на спортплощадке. Шумно. Себастьян всё ещё прячется под одеждой, боясь всего этого нескладного гула. А может просто спит.
⠀⠀⠀⠀ "А раньше… Раньше даже самое тупое в этой школе было каким-то… Живым. Он мог обозвать алгебру заговором против логики и мне становилось легче. Теперь я просто решаю задачи и не понимаю зачем. Кому это нужно, если его нет?"
⠀⠀⠀⠀ Она смотрит на класс. Точней сказать, сквозь него. Вот ведь минуту назад была перемена, а сейчас она уже тут.
⠀⠀⠀⠀ "Я ищу его глазами. Даже зная, что его тут нет. Просто… на всякий случай. Мало ли. Может, он всё-таки появился. Может, не всё потеряно. Но нет."
⠀⠀⠀⠀ Пауза. Где-то на задней парте кто-то смеётся слишком громко. Клео вздрагивает. Потом снова смотрит вперёд.
⠀⠀⠀⠀ "Школа без него — как декорации после спектакля. Люди двигаются, говорят реплики, но главный герой уже ушёл. И я не знаю, ждать ли занавес или выйти из зала."

⠀⠀⠀⠀ Наконец-то запах дыма и сырости забивается в ноздрях. Тут пахнет мокрым цементом, табаком и осенью. Где-то рядом — шуршит пластиковый мешок, ветер гонит обрывки листьев. Солнце косит под вечер, приглушённое облаками, будто тоже боится высовываться. Прозвенел последний звонок. Они свободны... Клео обходит угол здания и замирает. Он стоит там. Длинные рыжие патлы, спадающие на плечи, тёмные очки и эта нелепая, но кажущаяся ей забавной, бородка... Опирается спиной о стену, как будто весь день был одним длинным боем, и теперь он дошёл до ринга последнего раунда. Цигарка тлеет в пальцах. На лице — знакомая полуулыбка, как будто он знал, что она всё-таки найдёт его. Или хотел, чтобы нашла.
⠀⠀⠀⠀— Эй, — тихо говорит она, шагнув ближе.
— Ты опять испаряешься, как тень, — продолжает она, стараясь говорить легко. Как будто не заметила, что сегодня в школе он был всего пару минут.
— Я тебя целый день искала. - а внутри всё выдаёт бушующий ураган из чувств...

Сейчас Земля нравилась ей больше. В её «лучшие» годы она была на ней раз или два, и каждый раз это было сражение. Она мало что запомнила, кроме того, что небо здесь ярко-голубое — оно никогда ей не нравилось, слишком слепит глаза. На родине небо розовое. Когда-то Кори сказала, что её волосы похожи на небо Тамарана. Тогда это была попытка поддержать Команд'р, которая ненавидела свои волосы — они были следствием её болезни, невозможности полноценно впитывать ультрафиолет, который должен был делать их ярко-рыжими. Сейчас она понимала, что это было очередным проявлением жалости. Жалость — это ещё хуже открытого презрения.

Интересно, что Кори думает о небе Земли? Как кажется Команд'р, этой жалкой планетке так идёт больше — багрово-мутные облака и серая пыль. Ей не было дела до Земли — будь Дарксайд более сговорчивым, она могла бы быть по другую сторону баррикад. Но ей не повезло. Одна из тысячи неудач, которые вплелись в её жизнь, как будто внесённые в её ДНК. Дарксайд — не Псионы. Им не нужен был союз с марионеточной королевой. Тамаран ему нужен был как ресурс. Ком на многое могла бы пойти ради власти. Она готова была поставить свой народ на колени перед Псионами, если это значило, что они будут на коленях и перед ней. Корона — вот что имело значение. Не её форма, не её вес, а то, что она значила. Даже если бы это была жестяная безделушка, вручённая ей Псионами как подачка. Даже если бы каждый взгляд её подданных прогонял по её спине ледяную волну ненависти. Она царствовала. А Кори... Кори осталась ни с чем. Её границы были размыты. Она была готова пойти на многое, чтобы получить то, что было её по праву. То, что отняли у неё по причинам, которые от неё не зависели. Она была готова править рабами. Но не мертвецами.

Корона — всё, что имело значение. Но значение терялось, когда подданных не оставалось. Поэтому она была здесь, поэтому пошла на этот глупый союз. Людишки. Людишки, которыми Кори была так очарована, которых любила едва ли не больше родного Тамарана. Мерзость. Они — тараканы вселенной. Но именно они держались лучше всего. Именно они создали хоть какое-то подобие сопротивления Дарксайду.

Этот союз был противоестественным. Как яд, разведённый в воде, который приходится пить, потому что жажда убивает быстрее отравы. Команд'р стояла среди них — Титанов, этих жалких героев — и чувствовала, как каждый мускул в её теле напряжён до дрожи. Они не доверяли ей. Она презирала их. Но больше всего она презирала себя — за то, что теперь дышала тем же воздухом, что и они. За то, что её ноги стояли на том же полу, где оставляли следы их сапоги. Всё здесь было пропитано Кори — её дурацким благородством, её улыбками, её запахом (даже если его и не было, Команд'р чуяла его повсюду). Эта планета была её планетой. Эти люди были её людьми, и Команд'р везде мерещились её прикосновения, как будто её сестра запечатлелась в каждом человеке и в каждой песчинке. Поэтому она презирала на Земле всё, даже сам воздух.

Каждый вдох обжигал лёгкие — не гарью, а самим фактом, что этот воздух когда-то наполнял её лёгкие. Что он входил в её грудь, смеялся на её губах, становился частью её голоса. Команд'р хотелось перестать дышать, разорвать эту невидимую связь, но тело предательски продолжало втягивать ненавистную смесь азота и кислорода — ту самую, что когда-то питала её.

Она шла по улицам, и асфальт под ногами казался осквернённым — ведь она ступала здесь первой. Эти трещины на тротуаре, эти обугленные стены — всё хранило незримый отпечаток её присутствия. Команд'р вдруг яростно пнула камень, наблюдая, как он катится в подворотню.

Там тоже была она.

Везде была.

Когда-нибудь, если она не умрёт в этой войне, она вернётся. Вернётся и сожжёт эту планету дотла. Сожжёт все следы существования Кори из вселенной. И из своей памяти.

И наконец-то станет свободной.

А пока... Пока она слышит звуки битвы. И это хорошо. Ей надо отвлечься. Эта планета — всего лишь поле битвы для неё.

Она поднимается в небо и видит, как в клубах апокалиптической пыли сражается человек. Она знает его. Знает лучше, чем хотелось бы.

Он — Ксератх’кор.
У этого слова не было дословного перевода ни на один земной язык, но тамарнцы называли так что-то пережёванное, использованное, выброшенное, зачастую включая в само оскорбление и того, кем несчастный был использован.

Команд'р замерла в воздухе, наблюдая, как Найтвинг отчаянно сражается с парадемонами. Его движения, обычно такие точные и грациозные, теперь были тяжёлыми, запоздалыми. Кровь стекала по его маске, смешиваясь с грязью и потом. Он проигрывает.

Мысль пронеслась в голове, острая и сладкая, как лезвие. Пусть падает. Пусть умирает. Ведь он — всего лишь ещё одна вещь, которую она бросила. Ещё один Ксератх’кор, оставленный Кори на этой проклятой планете.

Но...

Но если он умрёт, это будет значить, что она на шаг ближе к проигрышу в этой войне.

И прежде чем сознание успело оформить мысль, её тело уже двигалось. Фиолетовая энергия взорвалась вокруг кулаков, когда она врезалась в строй парадемонов, разрывая их на части с яростью, которая не имела ничего общего со спасением.

— Ты выглядишь жалко, Ксератх’кор — бросила она Найтвингу, отшвыривая последнего демона в стену.