она знала, что все её считают отстраненной. что для всех она образец хладнокровия и равнодушия, которым награждался каждый, не принадлежащий её семье. но её холод хранил в себе скрытый огонь, готовый обрушиться своей неумолимостью на любого, кто хоть как-то угрожал им. она никогда не прощала, помня каждую обиду нанесенную роду таргариену или ей самой. драконы все помнят. драконы никого не прощают.

она знала, что тот, кого она любит станет её мужем. ей не нужно было подвергать это решение сомнению или пытаться перед кем-то оспорить. все всё знали за долго до того, как стали взрослыми. потому что все сказки в детстве сводились к силе драконов. к тому, что последователем рода должен быть от крови дракона. править домом должен прямой потомок таргариенов. и эйгон с висеньей с самого детства были обречены обручены. они были о б я з а н ы помнить о будущем. и висенья с холодным упрямством старалась быть достойной. висенья знала, что вместе с браком на неё лягут новые обязанности правления замком. может от этого она так остервенело упражнялась каждый день, не уступая ни в чем брату — она всегда и во всем должна быть для него опорой. быть той, кто всегда встанет на его сторону, не спрашивая и не сомневаясь.

она знала, она помнила о долге рода. ей было тяжело думать, что на какое-то время придется отложить меч в сторону. стать осторожной и осмотрительной. слова всегда навевавшие на неё скуку. ей было тошно представлять себя за каким-нибудь рукоделием, в то время, как её тело все больше перестает быть подвластным ей. она с холодной отстраненностью размышляла как долго она сможет летать на драконе, пока это перестанет быть безопасно? или эйгон сразу запретит ей садится на спину вхагар? что ей останется из её привычных, р у т и н н ы х, вещей? разве что больше времени будет на изучение трав и их свойств, как она давно собиралась. плох тот, кто не может помочь на раненым на поле боя: унять боль или навсегда избавить от неё, подарив мирную смерть.

висенья была уверена, что первым у неё будет сын.

винсенью никогда не терзали сомнения. она была драконом, а драконам не пристало сомневаться. в приказах. в судьбе. в семье. девушка была слишком слепа, чтобы увидеть, что на самом деле скрывается под совместными полетами рейнис и эйгона, под всеми их улыбками и обменов взглядами. ей самой хотелось дурачиться рядом с сестрой, но все шутки которые знала девушка совсем не подходили для рейнис, ненавидящей боевую подготовку и все с ней связанное. закатанные глаза и скучающий вид висенья представляла каждый раз, стоило ей попытаться развеселить сестру в ответ. размышления о сестре всегда вызывали у висеньи светлую улыбку. ведь младшие сёстры для того и существуют, чтобы их баловали. вот и эйгон с висеньей этим и занимались..

висенье было легко поверить в это.
она л ю б и л а их.
она ведь с т а р ш а я.

старшая. старшая. старшая. ей так часто это напоминали, что это стало своеобразным титулом. судьбой. роком. опора для эйгона. будущая мать их детей. мудрая правительница в отсутствии супруга. всегда помнящая свое место и свою роль. роль старшей. висенье было не п о з в о л и т е л ь н о быть беспечной. она всегда должна была думать о каждом последующем шаге, слове, действии. она никогда не имела права на чувства истинные. она училась прятать их, скрывать от посторонних глаз. и только в долгие ночи у костра, с эйгоном по другую сторону пламени, висенья могла отпустить жесткие поводья самоконтроля. чуть-чуть ослабить хватку, рассмеяться громко, с жаром обсуждать прошедшие дни. это было ее островом спокойствия, когда она от всей души верила, что это будет у них всегда и никто не посмеет это отнять. и искры, летящие в чёрный бархат неба.

конечно, иногда она подшучивала над сестрой, которую едва ли можно было застать в вечернем лагере, распивающую вино прямо из фляги. висенью забавлял сморщенный носик, когда одежда младшей пропитывалась запахом дыма. запах, который висенья обожала, как и запах выделанной кожи и ночной свежести леса. иногда девушка даже вставала ночью и долго стояла на опушке, вглядываюсь, вслушиваясь в тишину. ей казалось, что эта тишина наполняет ее доверху, без остатка, вытесняя тревоги и грусть. ночной лес обнимал ее сердце, затаивался в самой глубине фиалковых глаз, а висенья могла выстоять перед любой трудностью. первобытная, неприручённая тьма убаюкивала воительницу в своих объятиях. все думали, что висенья сильная и бесстрастная. а она просто хранила свои тайны закутанные в цвета ночи.

она знала все возможные церемонии и правила. по одному лишь поклону могла определить степень искренности обратившегося. даже тот факт, что она всегда будет в тени брата не мешало ей — как раз из тени лучше видны человеческие пороки. и даже будучи первой по рождению, девушка знала, что она всегда будет второй, пока этот мир не изменится. пока мужчины не признают мудрость, дарованную женщинам с рождения. дева, мать, старуха. в какой-то из книг висенья прочитала, что как сезоны сменяют друг друга, так и женский лик являют себя в разных формах. но девушка мало верила этим книгам — в них женский удел не был связан с мечом и огнем. даже усмехается, читая про священность женской крови — последний раз, когда она опустила щит слишком низко пришлось очень долго отплевываться от крови из разбитой губы. с т а р ш а я. никто не пытался её жалеть. никто не давал ей и малейшей поблажки. она должна быть сильной и преданной дому таргариен. ставить их семью превыше всего. даже самой себя. а о том, что её слегка подташнивает от страха каждый раз, когда напоминают какой она должна быть, висенья не говорила даже эйгону.

— что? — не верит своим ушам, переспрашивает оторопев, сдерживая порыв сорваться с места и бежать. бежать в покои эйгона чтобы узнать что это лишь злая шутка рейнис. бежать по горной тропе, отталкиваться от каменный выступы, чтобы обнять вхагар и дать волю чувствам. бежать по лестницам замка, сквозь переходы, наверх, наверх, к смотровой башне над морем, чтобы нырнуть с высоты в рокочущее море и остаться жить под водой. но висенья не может позволить себе ничего из этого. по крайней мере не сейчас, не здесь. улыбается недоверчиво, чуть поворачивает голову, чтобы снова кинуть взгляд на ткани для платьев, чтобы найти подтверждение всему сказанному. — когда? — слов как на зло не находится, остается только и выдавливать из себя тупые, бестелесные вопросы, пытаясь ухватиться хоть за что-то. хоть за какую-то соломинку реальности в водовороте абсурда или новой шутки сестры.

Йеннифер решила быть покладистой. Это хорошо, это избавит их обоих от многих неудобств. Впрочем она и раньше показывала, что не склонна пойманной птицей биться в силках, ломая хрупкие перья, из одного лишь духа противоречия. Умная женщина, что и говорить. И разумеется, нельзя забывать, что покладистость вовсе не означает покорности, отнюдь.
Несмотря на то, что чародейка говорила примерно о том, о чём он подозревал и сам, Эмгыр ощущал растекающийся внутри сгусток злости. Не то, чтобы слишком яркой, но будь здесь и сейчас кто-нибудь из хорошо изучивших его придворных, он бы уже начал задаваться вопросом, чьи головы вот-вот полетят на грязные доски эшафота. К сожалению, ничьи.
Ему не нужно уточнять, зачем кто-то ищет Цири и не перед чем в этом поиске не остановится - слишком уж знакомо звучит. Но когда не так давно он сам отказался от возможности подмять под себя пророчество Итлины, то тешил себя мыслью, что оставляет судьбу дочери в её собственных руках. Опрометчивое и безосновательное предположение, конечно, как и обычно бывает с теми, что рождаются из одних лишь эмоций, и всё равно сейчас, слыша что кто-то другой пытается добиться того, от чего отказался он, Эмгыр не мог унять разъедающую досаду. К его оправданию, Вильгефорц был мёртв, а предположить, что за Цири объявит охоту ожившая страшная сказка вряд ли кто-нибудь смог.
Но нет, не просто сказка…
- Народ Ольх? - резко переспросил Эмгыр. - Кто это, и где они обитают?
А в голове уже помимо воли возникали мысли о том, что восстановленные - практически набранные с нуля после Бренны - “Наузикаа” и “Альба” прохлаждаются без дела и ещё не получили боевого крещения, так что неплохо бы дать им возможность испытать себя перед предстоящей кампанией. Ненужные мысли, на самом деле. Привычка. Мало того, что решать военные вопросы вот так сходу, опираясь только на слова одной чародейки, он ни собирался, так ещё и какое-то чутьё подсказывало, что дело тут нечисто, и просто боем не обойтись. Было бы просто, он слышал бы об этом народе раньше. К тому же Дикая Охота - слишком сказка для какого-то “просто”.
Отвечать искренне на вопрос Йеннифер Эмгыр не хотел, несмотря на то, что эта так не похожая на Паветту женщина заменила мать его дочери. Или не “несмотря на то, что “, а “потому что”. Тут себе хотя бы прямо и без обиняков ответить, а не изливать душу перед той, что, как правило, оказывалась на стороне его врагов. Но и юлить Эмгыр не любил, пусть порой это и было неизбежно. Сейчас однако никакой особой необходимости изменять привычке к прямоте и честности он не видел, а потому проигнорировал неудобный вопрос, ответив на него своим:
- Кто-нибудь ещё ищет Цири? Кроме Дикой Охоты?
Прозвучало с откровенной издёвкой, которая впрочем была обращена к нему самому. Он должен был узнать ответ ещё в Стигге или хотя бы заняться этим сразу после.  Отпустить дочь, чтобы на её след тут же встали другие… Очень умно, очень.

[indent] Тени от голых ветвей падали на бетонную плиту за школой, рисуя на её поверхности причудливый узор, напоминающий треснувшее стекло. Арнольд сидел, прислонившись к холодной стене, и медленно выдыхал дым сквозь стиснутые зубы. Сигарета в его пальцах догорала, оставляя на коже едва заметный ожог, но он не торопился её гасить – физическая боль казалась чем-то далёким и незначительным по сравнению с тем, что происходило у него внутри. 
[indent] Сквозь дымовую завесу он наблюдал, как ворон на краю мусорного бака методично разрывает пакет, выискивая что-то съедобное. Птица двигалась резко, нервно, будто ожидала удара в любой момент. Арнольд понимал это чувство. 
[indent] Шаги раздались неожиданно – тяжёлые, уверенные, с нарочитой небрежностью разбивающие тишину заднего двора. Тень перекрыла свет, и Арнольд медленно поднял взгляд. 
[indent] Перед ним стоял Рой – новичок, чья репутация распространялась по школе быстрее, чем он сам успевал появляться в коридорах. Его узкие глаза блестели неприятным любопытством, а губы растянулись в ухмылке, обнажая чуть кривые зубы. 
[indent] - Значит, ты тот самый Коротышка – голос Роя звучал притворно-дружелюбно, но в нём явственно читались нотки чего-то хищного. – Из того самого пансионата, да? 
[indent] Арнольд не ответил. Он сделал последнюю затяжку, чувствуя, как горячий дым обжигает лёгкие, затем раздавил окурок о бетон, оставив чёрный след. Рой не ожидал молчания. Он наклонился ближе, и Арнольд уловил запах дешёвого дезодоранта и чего-то кислого - Говорят, раньше ты всех спасал. А теперь что? Сидишь тут, как привидение, и куришь, пока твой дом разваливается? 
[indent] Пальцы Арнольда непроизвольно сжались, но его лицо оставалось неподвижным. Он поднялся – не резко, а скорее устало – и на мгновение их взгляды встретились. В глазах Роя мелькнуло что-то неуверенное, но он быстро взял себя в руки. - Ладно, герой – он сделал шаг назад, разводя руками в фальшивом жесте примирения. – Просто хотел познакомиться. Ведь тут, понимаешь, выживают не те, кто молчит. 
[indent] Арнольд повернулся к нему спиной, доставая новую сигарету. Его голос, когда он наконец заговорил, звучал тихо, но с какой-то металлической ноткой - Наиболее заметные чаще всего падают. 
[indent] Он не видел, как Рой замер на мгновение, прежде чем уйти. Не видел того странного взгляда, который тот бросил через плечо. Арнольд уже снова сидел на своём месте, наблюдая, как ворон улетает с куском чего-то белого в клюве. Сигарета в его пальцах догорала, но закурить новую почему-то уже не хотелось. 
[indent] Где-то вдалеке прозвенел звонок, возвещая конец перемены. Скоро начнутся уроки. Скоро он снова увидит Роя в коридорах. Скоро... Но пока была только эта бетонная плита, тени от голых ветвей и тишина, которая казалась громче любых слов. 
[indent] Коридор Хиллвудской школы в этот осенний вечер представлял собой удручающее зрелище – длинное, плохо освещённое пространство, где пыль, поднятая сотнями ног, медленно оседала на потрёпанные шкафчики, а тусклый свет люминесцентных ламп придавал всему вокруг болезненный зеленоватый оттенок. Арнольд шёл сквозь эту пустоту, ощущая под ногами липкость недавно вымытого, но уже успевшего покрыться пятнами линолеума. Его шаги звучали глухо, будто он пробирался сквозь густую, вязкую субстанцию. 
[indent] За спиной доносились обрывки разговоров, смешки, хлопанье дверок – привычный школьный шум, который за последний год он научился пропускать мимо сознания, как статику. Он уже почти достиг поворота к выходу, когда воздух перед ним сдвинулся, и в поле зрения возникла знакомая фигура – Рой Питерсон, его новый преследователь, растянувшийся во весь свой немалый рост поперёк коридора, словно паук, перекрывающий мухе путь к спасению. Его лицо, всегда носившее выражение глумливой самодовольности, сейчас искривилось в особенно противной ухмылке. 
[indent] - Ну что, Коротышка – голос Роя звенел фальшивой весёлостью, – Опять торопишься в свой пустой дом? Или там тебя ждут только призраки? - Арнольд замедлил шаг, но не остановился. Его пальцы непроизвольно сжались, ногти впились в ладони, оставляя на коже красные полумесяцы. Он ощущал, как что-то тёплое и тяжёлое поднимается из глубины грудной клетки, заполняя горло, сдавливая виски. 
[indent] Коротышка.
[indent] Так его называли в детстве, когда всё ещё было нормально. Он всегда был ниже многих одноклассников, а его фамилия лишь подкрепляла это прозвище. Но сейчас оно звучало абсурдно – особенно из уст человека, знавшего его лишь по слухам. Да и ростом он не уступал Рою, который сейчас пафосно упирал руки в боки и ухмылялся. 
[indent] - Пропусти, – его собственный голос прозвучал чужим, низким и глухим, будто доносился из-под воды. 
[indent] Но Рой, разумеется, не пропустил. Он сделал преувеличенно театральный шаг вперёд, и Арнольд почувствовал его дыхание – мятная жвачка и что-то кислое. 
[indent] - А что ты сделаешь, если я не пропущу? – Рой склонил голову набок, как любопытствующий пёс. – Позовёшь на помощь свою мёртвую бабушку? 
[indent] Всё произошло слишком быстро и одновременно будто в замедленной съёмке. Арнольд не помнил, как его кулак сблизился с челюстью Роя, но навсегда запомнил хруст, отдавшийся во всех костях руки, и внезапную теплоту, разлившуюся по костяшкам пальцев. 
[indent] Питерсон отлетел назад, ударившись затылком о металлическую поверхность шкафчика, и на секунду в коридоре воцарилась абсолютная тишина – даже самые болтливые ученики замерли с открытыми ртами. 
[indent] Но этого было мало. 
[indent] Слишком мало.
[indent] Арнольд двинулся вперёд. Его руки сами собой схватили Роя за воротник, сминая ткань, поднимая и снова прижимая к шкафчику, который прогнулся с жалобным скрипом. Где-то за спиной раздался испуганный вскрик, кто-то схватил его за плечо, но он дёрнулся, сбрасывая назойливые пальцы. 
[indent] - Повтори – его голос теперь звучал как скрежет камней под жерновами. – Повтори, что ты только что сказал. - Но Рой не повторял. Его глаза, обычно столь самоуверенные, теперь бешено метались из стороны в сторону, а из разбитого угла рта тонкой розовой ниткой стекала слюна с примесью крови. 
[indent] Арнольд занёс руку для нового удара, но в этот момент чьи-то сильные руки обхватили его сзади, оттаскивая. Он вырвался из цепкой хватки и вновь впечатал Роя в помятые шкафчики.
[indent] Шортмэн уже не видел никого вокруг, перед ним мелькали другие лица — социальный работник с его вечной папкой документов, врач в белом халате, тётка из Портленда с её бесцветными стенами и расписанием на каждый час. Все они сливались в одно пятно, и он снова занёс руку для удара.

[indent]  [indent] оставь меня в покое

[indent] Мисаки не хочет никого сейчас видеть, вообще никого, убежать домой и спрятаться там, переживая свое очередное поражение, самое из всех сокрушительное. Не хочет говорить ни с матерью, ни с Судзуной, с Усуи - тем более; не хочет, но в то же самое время надеется, что он догонит ее и не даст уйти, и эта теплеющая в груди надежда заставляет злиться еще сильнее. Противоречит сама себе: говорит одно, делает другое, и так получается только с Усуи, стоит давно признать - он особенный, он ей нужен, как бы упрямо ни утверждала иное, и в ее «ненавижу» звучит большее чувство, чем у многих в «люблю».

[indent] Мисаки привязалась, приручилась, как кошка, что сначала опасливо идет на зов, а то и когтями в руку впивается, а потом понимает, что ей не желают зла и не обидят и начинает доверять, начинает быть ласковой, потихоньку, постепенно. Мисаки приручили - она скорее умрет, чем признается, но без Усуи ей было... странно. Когда училась до пляски букв и цифр перед глазами, старалась о нем не думать, но думала, иногда хотела даже заговорить с ним, словно в ее комнате находится - он же всегда рядом. Вспоминала, что не рядом, и прятала в себе разочарование, окунаясь с головой обратно в учебу.

[indent]  [indent] оставь меня в покое

[indent] Как и следовало ожидать - ее догоняют и удерживают, Мисаки сопротивляется только для порядка, позволяя увлечь себя за угол. «Миса-тян» звучит непривычно, фамильярно [слишком], но у нее язык не повернется потребовать звать ее «Аюзава, они достаточно сблизились, чтобы забыть про официоз, но точно так же у Мисаки не повернется язык назвать Усуи по имени. Аой - парень, но он гораздо милее и женственнее нее, а Мисаки и хотелось бы говорить и делать милые вещи, но она не умеет, у нее не получится, такой, как она - строгие отповеди и нотации, а то и крик, по-другому никак.

[indent] - Вечно ты мне мешаешь! - взрывается Аюзава, краем сознания понимая, что ужасно неправа, но и сдержаться не выходит. - Всегда ты влезаешь! Ты как будто следишь за мной, чтобы потом опять показать, насколько ты крутой! Тебе это нравится?

[indent] Мисаки не сразу соображает, что ей сказали, увлеченная гневной тирадой. Замолкает, растерянно хлопая глазами - опять она сорвалась без причины, как Усуи вообще может это терпеть?

[indent] А еще Аюзава рада его видеть и ужасно соскучилась, но разве же сможет признаться? Только начать ругаться в который раз.

[indent] - Не знал? Ну... - она проводит ладонью по лицу. - Что ж, и тебе не дано знать всего.

[indent] Часть Мисаки жутко хочет обнять Усуи и перестать все усложнять, выстраивая стены, которые неизменно ломались, другая часть против и хочет уйти. Аюзава сохраняет баланс: и не бросается парню на шею, и не уходит. И в сторону не спешит отодвигаться, увеличивая расстояние, рядом стоит, злится так, что убить готова, но вспоминает тот ночной класс и фейерверки, и тот первый поцелуй на крыше, и все их объятия и прикосновения, невинные, но такие смущающие: браво, Мисаки, это определенно то, о чем стоит сейчас думать. У нее отняли шанс на лучшую жизнь, а она вспоминает, как целовалась с Усуи и как ей было тогда... хорошо.

[indent] - Знал или нет - какая теперь разница? - ворчит девушка. - Ты поступил, ты опять выиграл, наслаждайся, - как перестать язвить и выпускать иголки? Усуи ей не враг, она же знает, что он не специально, может, и вовсе не хотел «выигрывать» и демонстрировать свое превосходство, да так вышло. Но и попросить его уступить ей место Мисаки не сможет ни за что на свете, в крайнем случае поступит в следующем году, заодно накопит больше денег на обучение, работая в «Мэйд-латте». Только не всю жизнь же там работать, цепляя на себя костюм горничной? Это весело, начальница не считает, что это как-то неправильно, ей тридцать лет [ей всегда восемнадцать], но ее полностью устраивает ее бизнес, тем более, он может быть прибыльным и выгодным, но Мисаки тянулась выше, гораздо выше, чем работа официанткой в пикантном наряде. Даже владеть подобным бизнесом казалось ей совершенно не престижным занятием. Мисаки хотела стать дипломатом - ездить в разные страны, увидеть больше, чем просто Японию, заниматься чем-то серьезным, по-настоящему важным; как выяснилось на практике, у нее как минимум получается организовывать людей и руководить ими. Сложно - а когда ей было легко, у нее всегда все сложно, причем часто по ее же вине.

[indent] - Ладно, - Аюзава сдается - временно, но сдается. - Извини. Я постараюсь поступить в следующем году, - не драться же за это место? С кем-то другим могла бы спорить, ругаться, доказывать, что она лучше, из глотки чужой бы свои права выгрызла, но Усуи - нет, здесь заранее ясно, что он сдал на баллы выше, причем вряд ли сильно напрягался, и он заслуженно поступил в университет, и... и пусть.

[indent] Разреветься хочется все больше. Ее усилия в который раз пошли прахом.

[indent] - Мне домой пора, - тихо говорит Мисаки, но не двигается с места, глядя вниз. На глаза начинают наворачиваться идиотские слезы: это ужасно глупо, но многие относятся к поступлению в университет серьезнее некуда, иногда это жизненно важно, кто-то из проваливших тесты абитуриентов даже решает покончить с собой, Мисаки о такой чуши никогда бы и не подумала, но все же...

[indent] Рыдание слышится со стороны - какая-то не поступившая девушка плачет взахлеб, никого не стесняясь. Аюзава, вместо того, чтобы убежать, прижимается лбом к плечу Усуи; это ничего не значит, конечно, как обычно, просто она устала, и все.