- нет, фредерик, - он говорит сипло и нарочито медленно, словно с издёвкой смакуя то, как на его языке перекатываются слоги имени закадычного друга. - не особо. честно? вообще никак.

обескровленный рот мортимера тянется в вымученной улыбке, этот кривой жест больше похож на оскал загнанной в угол собаки, которая готова сдаться в любую секунду, лишь бы всё прекратилось. он устал и - по нему это ясно, как божий день - совершенно не хочет здесь находиться. такие места, как это, вызывают у него приступ паники своей первозданностью, перед лицом которой любой человек ощущается крохотным и ничтожным. море деревьев, занесённые листьями тропы, шквал ошеломляющих запахов, среди которых ярче всего ощущается аромат разложения - он не боится, но ему глубочайше тревожно, как будто бы есть в этой залитой золотым светом чаще нечто такое, что наверняка кинется на них с фредди в любую секунду, чтобы разодрать на куски. и солнце… солнце над головами словно назло сияет так ярко, словно на мортимера направлен самый беспощадный софит. пальцы врезаются намертво в зачарованный перстень на безымянном левой руки, он его нервно проворачивает не раз и не два, словно порывается снять. словно это что-то решит прямо сейчас, а не создаст ещё один ( совершенно дурацкий ) прецедент здесь, в глуши, где ни единой живой души на многие мили вокруг.

о, господь всемогущий…

он вроде как не обязан дышать, но всё равно делает вдох, чтобы расправить слипшиеся и почти отмершие за ненадобностью мёртвые лёгкие - их вновь заполняет аромат хвойной пряности и разогретых на солнце деревьев, аромат чьей-то вековой жизни, пускай неподвижной, но всё же по-своему впечатляющей. где-то вдалеке что-то цветёт, кажется, белого цвета, ведь только у белых цветов может быть настолько приторный запах.

мортимер не спрашивает “что” и “зачем”, глядя теперь уже со снисходительной гримасой в лицо своего прилипалы-агента. он не спросил этого и тогда, когда фредди появился на пороге их с мэдди дома, даже не соизволив набрать его по телефону ( возможно, в планы мужчины не входили долгие разговоры с миссис марч, которая бы наверняка запорхала вокруг нежданного гостя, играя роль самой радушной хозяйки на свете ); и не задал наводящих вопросов, пока они катили куда-то прочь от ла по новоиспечённому и всё ещё пахнущему свежим асфальтом шоссе прямиком за грань города ангелов. там, у взлётных полос и кричащих дешёвой безвкусицей табличек с центовым ценником придорожных мотелей и осталось всё его самообладание, уступив окончательно место тревоге, разъедающей его нутро, точно инфекция.

но фредди спокоен. фредди, кажется, вообще наплевать, что его близкий друг напряжён, словно высоковольтный провод, готовый закоротить в любую секунду. фредди частенько выбешивает мортимера своей непробиваемой какой-то блаженностью, ведь для того словно не существует преград и ситуаций, из которых выхода нет. в такие моменты не-мёртвому очень хочется как-то сострить, чтобы фредди стало обидно и с его вечно сияющей отрешённостью физиономии сползла эта идиотская в своей наивности улыбка подростка.

мортимеру в принципе сложно держать свой язык за зубами, когда на горизонте маячит федерал с лицом голливудской звезды - настолько тот выглядит совершенно не к месту в любой ситуации, в какой бы они ни оказались вдвоём.

но не здесь, не сейчас. не после недель бесконечного спуска по нисходящей спирали из паранойи и паники, разделённой на колкие “я в порядке, со мной всё нормально” и “если будет время - зайди, есть что обсудить”. и когда мортимер ( в очередной раз, которые он уже не считает, ибо давным-давно сбился со счёту ) едва не достигает дна этой проклятой пропасти, фредди берёт его за руку и тащит обратно, на свет. стоит ли говорить, что за всё это пускай и короткое время, проведённое вместе, этот неугомонный блюститель чёрт-бы-его-побрал закона ни разу не бросал своего подопечного один на один с одолевающими его кошмарами?

даже если все эти ужасы - просто плод его неуёмной фантазии.

и когда большая и неприятно-холодная ладонь мортимера ложится на загривок приятеля, чтобы притянуть того к себе ближе в абсолютно панибратском жесте, он как будто бы отмирает, хоть и ненадолго. здесь бежать уже некуда, негде и прятаться - по доброй воле в пасть лесу полезет только безумец, а мортимер хоть и не славится отточенной логикой в своих жизненно важных решениях, но всё таки не настолько глубоко закопал свой инстинкт самосохранения, чтобы вот так просто сгинуть, однажды рискнув.

да и, честно сказать, ему этого делать просто не хочется.

потому что фредди знает, как будет лучше для них, а морти будет покорно влачиться за ним, словно телец на верёвочке. так было и так всегда будет.

- надолго мы тут? - как бы невзначай спрашивает мортимер всё так же сипло, слова прилипают к нёбу противным невнятным комком. ему всё ещё страшно, но не от того, что фредерик вывез его бог весть куда ( и дома осталась наверняка сбитая с толку таким ранним отъездом мадонна ), а от того, что все его подозрения сбудутся. не может быть нормальным тот факт, что в их края зачастили странные люди, совершенно не похожие на сбившихся с дороги туристов или назойливых папарацци, к которым морти почти что привык.

может быть ему и впрямь стоит рассказать обо всём этом агенту. может… хотя тот наверняка уже уловил своей нелюдской интуицией, что с морти что-то серьёзно не так, и просто молчит, как и молчал, когда распознал в нём кровопийцу незадолго после его становления.

- свежая стрижка, хм?  - большой палец вампира едва ощутимо ерошит колючие полосы только-только отросших волос на загривке приятеля, он наконец заземляется вместе с этим касанием, словно гладит какого-то пса переростка в попытках унять свой тактильный голод и приглушить напряжённость. - а ты щёголь, фред. кого собрался здесь очаровывать, местных лосей?

она знала, что все её считают отстраненной. что для всех она образец хладнокровия и равнодушия, которым награждался каждый, не принадлежащий её семье. но её холод хранил в себе скрытый огонь, готовый обрушиться своей неумолимостью на любого, кто хоть как-то угрожал им. она никогда не прощала, помня каждую обиду нанесенную роду таргариену или ей самой. драконы все помнят. драконы никого не прощают.

она знала, что тот, кого она любит станет её мужем. ей не нужно было подвергать это решение сомнению или пытаться перед кем-то оспорить. все всё знали за долго до того, как стали взрослыми. потому что все сказки в детстве сводились к силе драконов. к тому, что последователем рода должен быть от крови дракона. править домом должен прямой потомок таргариенов. и эйгон с висеньей с самого детства были обречены обручены. они были о б я з а н ы помнить о будущем. и висенья с холодным упрямством старалась быть достойной. висенья знала, что вместе с браком на неё лягут новые обязанности правления замком. может от этого она так остервенело упражнялась каждый день, не уступая ни в чем брату — она всегда и во всем должна быть для него опорой. быть той, кто всегда встанет на его сторону, не спрашивая и не сомневаясь.

она знала, она помнила о долге рода. ей было тяжело думать, что на какое-то время придется отложить меч в сторону. стать осторожной и осмотрительной. слова всегда навевавшие на неё скуку. ей было тошно представлять себя за каким-нибудь рукоделием, в то время, как её тело все больше перестает быть подвластным ей. она с холодной отстраненностью размышляла как долго она сможет летать на драконе, пока это перестанет быть безопасно? или эйгон сразу запретит ей садится на спину вхагар? что ей останется из её привычных, р у т и н н ы х, вещей? разве что больше времени будет на изучение трав и их свойств, как она давно собиралась. плох тот, кто не может помочь на раненым на поле боя: унять боль или навсегда избавить от неё, подарив мирную смерть.

висенья была уверена, что первым у неё будет сын.

винсенью никогда не терзали сомнения. она была драконом, а драконам не пристало сомневаться. в приказах. в судьбе. в семье. девушка была слишком слепа, чтобы увидеть, что на самом деле скрывается под совместными полетами рейнис и эйгона, под всеми их улыбками и обменов взглядами. ей самой хотелось дурачиться рядом с сестрой, но все шутки которые знала девушка совсем не подходили для рейнис, ненавидящей боевую подготовку и все с ней связанное. закатанные глаза и скучающий вид висенья представляла каждый раз, стоило ей попытаться развеселить сестру в ответ. размышления о сестре всегда вызывали у висеньи светлую улыбку. ведь младшие сёстры для того и существуют, чтобы их баловали. вот и эйгон с висеньей этим и занимались..

висенье было легко поверить в это.
она л ю б и л а их.
она ведь с т а р ш а я.

старшая. старшая. старшая. ей так часто это напоминали, что это стало своеобразным титулом. судьбой. роком. опора для эйгона. будущая мать их детей. мудрая правительница в отсутствии супруга. всегда помнящая свое место и свою роль. роль старшей. висенье было не п о з в о л и т е л ь н о быть беспечной. она всегда должна была думать о каждом последующем шаге, слове, действии. она никогда не имела права на чувства истинные. она училась прятать их, скрывать от посторонних глаз. и только в долгие ночи у костра, с эйгоном по другую сторону пламени, висенья могла отпустить жесткие поводья самоконтроля. чуть-чуть ослабить хватку, рассмеяться громко, с жаром обсуждать прошедшие дни. это было ее островом спокойствия, когда она от всей души верила, что это будет у них всегда и никто не посмеет это отнять. и искры, летящие в чёрный бархат неба.

конечно, иногда она подшучивала над сестрой, которую едва ли можно было застать в вечернем лагере, распивающую вино прямо из фляги. висенью забавлял сморщенный носик, когда одежда младшей пропитывалась запахом дыма. запах, который висенья обожала, как и запах выделанной кожи и ночной свежести леса. иногда девушка даже вставала ночью и долго стояла на опушке, вглядываюсь, вслушиваясь в тишину. ей казалось, что эта тишина наполняет ее доверху, без остатка, вытесняя тревоги и грусть. ночной лес обнимал ее сердце, затаивался в самой глубине фиалковых глаз, а висенья могла выстоять перед любой трудностью. первобытная, неприручённая тьма убаюкивала воительницу в своих объятиях. все думали, что висенья сильная и бесстрастная. а она просто хранила свои тайны закутанные в цвета ночи.

она знала все возможные церемонии и правила. по одному лишь поклону могла определить степень искренности обратившегося. даже тот факт, что она всегда будет в тени брата не мешало ей — как раз из тени лучше видны человеческие пороки. и даже будучи первой по рождению, девушка знала, что она всегда будет второй, пока этот мир не изменится. пока мужчины не признают мудрость, дарованную женщинам с рождения. дева, мать, старуха. в какой-то из книг висенья прочитала, что как сезоны сменяют друг друга, так и женский лик являют себя в разных формах. но девушка мало верила этим книгам — в них женский удел не был связан с мечом и огнем. даже усмехается, читая про священность женской крови — последний раз, когда она опустила щит слишком низко пришлось очень долго отплевываться от крови из разбитой губы. с т а р ш а я. никто не пытался её жалеть. никто не давал ей и малейшей поблажки. она должна быть сильной и преданной дому таргариен. ставить их семью превыше всего. даже самой себя. а о том, что её слегка подташнивает от страха каждый раз, когда напоминают какой она должна быть, висенья не говорила даже эйгону.

— что? — не верит своим ушам, переспрашивает оторопев, сдерживая порыв сорваться с места и бежать. бежать в покои эйгона чтобы узнать что это лишь злая шутка рейнис. бежать по горной тропе, отталкиваться от каменный выступы, чтобы обнять вхагар и дать волю чувствам. бежать по лестницам замка, сквозь переходы, наверх, наверх, к смотровой башне над морем, чтобы нырнуть с высоты в рокочущее море и остаться жить под водой. но висенья не может позволить себе ничего из этого. по крайней мере не сейчас, не здесь. улыбается недоверчиво, чуть поворачивает голову, чтобы снова кинуть взгляд на ткани для платьев, чтобы найти подтверждение всему сказанному. — когда? — слов как на зло не находится, остается только и выдавливать из себя тупые, бестелесные вопросы, пытаясь ухватиться хоть за что-то. хоть за какую-то соломинку реальности в водовороте абсурда или новой шутки сестры.

Чжу Лин не смотрит по сторонам, не вглядывается в лица, не прислушивается к спорам и разговорам, не встревает в конфликты. Она смотрит вглубь — внутрь себя, сосредотачиваясь на светящемся клубке силы. Он трепещет, играет гранями, сжимается-разжимается вместе с биением сердца. Быстро, нервно. Она боится. Нет, не так. Она взволнована предстоящим — ведь подобное с ней случится впервые. Наверное, она не так боялась, когда бабуля твердила ей не спать на пятый день без сна и отдыха, иначе ее спящую душу может занять кто-то другой. Тогда она была наедине с собой и миром по ту сторону, сейчас вокруг нее, пожалуй, сотня людей, каждый из которых скользит по ней взглядом, оценивает, ставит ее на чашу весов, прикидывая чего она стоит. Лин стоит у дерева, закрыв глаза, погрузившись в себя. Ей плевать на взгляды — она уже привыкла к тому, что привлекает их, как магнит притягивает всякую металлическую дрянь. Сложно не зацепиться за болезненно худую и бледную девушку с волосами, высеребренными слишком рано. Она кажется инопланетной в этом окружении, даже по меркам тех, кто смотрит Битву уже не первый год. Она это прекрасно знает и впервые за годы радуется своей странной внешности, ведь эпатаж — один из ключиков, открывающих дверь в тот самый зал с паркетными полами и деревянными панелями, где экстрасенсы собираются после каждой недели испытаний. Но ведь она пришла сюда не внешностью торговать. Ее прислали совсем за другим...

Она не смотрела ни единой Битвы до того момента, как одна из клиенток, пришедшая со своей бедой, не сказала, что ей бы стоило поехать — у нее бы там точно не было соперников, никто бы не сравнился с ее силами. Лин тогда благодарно кивнула на похвалу да и забросила эту мысль куда подальше. Вот еще не хватало! Ехать за тридевять земель, чтобы участвовать в каком-то идиотском шоу всем на потеху. Она здесь занимается реальными делами, помогает реальным людям! В общем, у нее не было никакого желания ехать из Хабаровска в Москву и участвовать в какой-то клоунаде. И точка.
Но силы распорядились иначе. В ту ночь, самую первую, когда она и думать уже забыла о словах клиентки, к ней во сне пришла бабушка. Она злилась, кричала, говорила, что отдала свою силу дурехе, не видящей своего пути! Никогда еще Чжу Лин не видела в своей бабули столько злости, никогда не осознала настолько явно, что перед ней (даже во сне) настоящая вупо. Она проснулась в холодном поту, но не послушалась. На следующую ночь ее рвало кровью и непереваренным ужином. Со второго раза она поняла, что сопротивляться воле предков бесполезно — накажут. Принялась пересматривать битвы, начиная с первой, чтобы понять суть передачи, смысл испытаний, характер работы других экстрасенсов. Попадались чего-то стоящие, середнячки, откровенные клоуны. Это на самом деле было шоу — хорошо поставленное, с тревожной музыкой в нужных моментах, слезами и зловещими эффектами. И чем свежее была Битва, тем больше постановки чувствовалось в испытаниях, тем откровеннее становился монтаж моментов — она это просто чувствовала. Но даже эта театральность не умаляла того, что на Битву приходили настоящие, владеющие силой, люди. И в этот раз среди них должна оказаться она.
Лин подала заявку на сайте канала, дождалась звонка и пришла в офис ТНТ в городе, чтобы пройти предварительное прослушивание. Она до сих пор помнит открытый в изумлении рот девушки на ресепшене, когда она вошла в офис. И так всегда, когда ее видели впервые. В тесном кабинетике ей задавали вопросы: кто она такая, какая у нее сила, что она умеет. Потом всучили конверт с бумажкой внутри, попросили определить, что там нарисовано. Детские шалости. Лин даже расстроилась — она слишком усердно готовилась к этому, первому испытанию. Ей сказали, что перезвонят, и отправили восвояси. Сны с бабушкой прекратились. Кажется, от нее добились того, чего хотели. А спустя неделю позвонила девушка из офиса и попросила прибыть в Москву в такой-то дате, в такое-то место для участия в съемках первого испытания — ширмы, а затем и второго — поиска в багажнике. Лин порадовалась, что на сборы дали почти месяц — у нее было время слетать на родину, запастись необходимыми предметами и ингредиентами, а потом уже оттуда вылететь в Москву. Она бы не выдержала почти пятидневной тряски в поезде. Внутри нее кипели свежие силы, запасенные в месте, которое она звала домом, и они требовали выхода.

И вот сейчас она стоит среди разношерстной толпы, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Как маленький белесый паучок, она раскинула вокруг сеть силы, прощупывая лапками каждого, кто попадает в нее. Вот девушка, которую привела целая свора ведьм — к ним тут же бросилась чуть ли не половина операторов. Кто-то в стороне кричит, что все тут куплено Бантеевой — победительницей одного из сезонов, которая опять продвигает какую-то свою протеже. Девочка ничего — в ней есть задаток силы, яркий огонек. А у кричащего о купленных местах в финале вместо силы дырка. Одна из нитей паутины вдруг тренькает, Лин настороженно хмурится, вглядываясь в большой слепящий шар, от которого исходит темная, холодная сила. Сила мертвых, которые тянутся к нему, они сероватым покрывалом отгораживают средоточие силы от остальных. Китаянка распахивает глаза, чтобы увидеть его — человека, обладающего силой, но перед ней тут же оказывается девушка с микрофоном, бодро тарабанящая заученные вопросы. Кто, откуда, что умеете?
— Ni hao, — отзывается она, чуть склонив голову, и, с веселым огоньком в глазах, видит, как девушка теряется, пытаясь высмотреть рядом переводчика, — Не волнуйтесь, я говорю по-русски, — репортер втягивает воздух с явным облегчением, — Меня зовут Чжу Лин Шу, двадцать два года, потомственная вупо, так называют себя ведуньи в Китае, — девушка кивает и отскакивает к другим, а Лин-то надеялась рассказать историю китайских ведьм с зарождения времен. Никому это тут не интересно, пока что. Особенно, учитывая, что на поляне появляется огненно-рыжая ведьма, вокруг которой тут же толпится народ. Не Керро. Пожалуй, было бы полным абсурдом прийти в который, четвертый, раз? Вернулась за победой Николь Кузнецова, теперь шепчущая в микрофон ответы на вопросы. Лин оборачивается к тому месту, где видела яркий холодный шар силы, но там никого нет. Только огарок свечи лежит на земле.